Елизавета Дворецкая - Княгиня Ольга. Ключи судьбы

Он вытянул вперед левую руку и, описав мечом нисходящий полукруг, подбросил его, почти заведя кисть правой под выставленный локоть. Не убери он руку – клинок отсек бы ее, не замедлив своего вращения. Но пока тот летел, Мистина стремительным движением развернулся вокруг своей оси и, отступив на шаг, не глядя взял меч из воздуха, словно и не отрывал руки от рукояти.

– Рукоять сама в руку идет, – добавил он под изумленное оханье.

И ничего не стоило подумать, что это правда. Что все волшебство – в мече и что с этим оружием в руке любой отрок мог бы проделать то же самое.

– Смотри, – Мистина повернул золотую узорную рукоять к Унемыслу, который тоже подошел поглядеть на диво.

– Да… Добрая работа, – согласился Унемысл.

Остальные закивали, но, когда Мистина убрал меч обратно в ножны и повесил на плечо, на лицах отразилось смущение и недовольство. Всем вдруг стало неловко, что в этой родовой луческой обчине они, опоры земли волынской, повернулись спинами к чурам у очага и слушают похвальбу киевского варяга.

– Прошу за столы! – Унемысл развел руки. – Что вы вскочили, гости дорогие, будто мне больше и подать нечего!

Гости с шумом отхлынули, стали рассаживаться по прежним местам. Только княжич все стоял столбом, не отрывая глаз от золоченой рукояти. Перед глазами его так и стояло – как она вьется вокруг кисти Мистины, будто привязана к ней невидимой силой.

– Был бы ты русского рода, тебе такой подарили бы, – вполголоса заметил Мистина, глянув на его пояс. – Ну, не совсем такой… такой заслужить надо… Но тебе в мечах толк знать полезно. Вот подрастет сестра – от женихов отбою не будет, верно? И вот подумай – приедет какой-нибудь пес наряженный к ней свататься, а ты ему: ну-ка, кто тебе родня и где ты сражался?

– Та я не знаю… – Отрок, с трудом оторвав жадный взгляд от меча, глянул ему в лицо. – Она, может, до женихов не доживет…

– Что так? На вид крепкая, как репка!

– Да бабка нагадала… нитки наговоренные утонули… помрет, бают, рано. Мать вон сокрушается.

Княжич вздохнул. Мистина бросил взгляд на княгиню – она уже утерла слезы, но в глазах еще тлела сердечная боль.

– Запомни, отроче, – проникновенно сказал Мистина, наклоняясь с высоты своего роста и приподняв подбородок старшего Унемыслича. – Плюй на то, что тебе предрекают. Прокладывай путь своим мечом, не вини других в своих бедах и не жди, что кто-то придет умирать за тебя. Будь сам своим спасителем и стойко принимай плоды от тех семян, что сам посеял. Тогда прославлен будешь меж богов и смертных.

Забыв о мече и даже о матери, подросток зачарованно смотрел в суровые серые глаза гостя, где отражалась душа отважная и твердая, как самый лучший рейнский клинок.

«Плюй на то, что тебе предрекают. Прокладывай путь своим мечом. Стойко принимай плоды от тех семян, что сам посеял. Тогда прославлен будешь меж богов и смертных…»

Лежа в санях, по самый сплющенный нос, укутанный пушистой новой медвежиной, Етон всю обратную дорогу поневоле вспоминал слова Мистины. Со своими людьми он держал путь домой, вверх по Стыри. Киевского гостя с ним больше не было: от Луческа Мистина поехал на восток, в Деревскую землю, подвластную его господину. Однако Етону все не удавалось отделаться от ощущения его присутствия: дней за десять Мистина Свенельдич прямо под кожу влез со своими стальными глазами, походкой хищника и силой, которая, казалось, способна сокрушить все, однако своим владельцем носится без малейшего труда. Етон повидал много разного народу и не ждал, что какой-то молодец, годящийся во внуки, сумеет его так задеть. А сейчас втайне чувствовал себя старым дурнем, что изжил свой век и не поспевает за новым.

«Плюй на то, что тебе предрекают…» Может, зря он так близко к сердцу принял слова Вещего? Да нет же. У него было три жены… ну да, три. Сперва Вальда, дочь Фурстена, – на их свадьбе Вещий и проклял его. Потом Стана, Добренева дочь, из Бужеска. И наконец Воинка, дочь семейства знатных морован, что еще лет двадцать назад бежали на восток от угров и нашли здесь приют. Стана прожила с ним всего два года. Ей единственной удалось забеременеть, но она внезапно умерла за пару месяцев до родов – так и не поняли отчего. И она, и две другие были не хуже прочих жен и очень хотели иметь детей. Етон ни в чем не мог попрекнуть их по бабьей части. Каждую зиму его поили отварами семян подорожника и крапивы, женская изба пропахла спорышом и матушником. Всякий год из полюдья привозили новую бабу-ведунью, славную в своей волости, с заветной травкой или еще каким средством, что, дескать, хоть колоду сухую сделает яблоней плодоносящей. Его жены сидели на всех лавках, где перед тем родила другая баба, и лежали на месте рожениц с чужими чадами; носили сорочки многодетных матерей; ели почки впервые зацветших яблонь и слив; ходили с дарами ко всем священным дубам и липам в округе; носили при себе девять зерен с девяти дворов; к еде им подмешивали кровь зайца… Одна знахарка даже велела съесть сердце ежа. Купцы-фариманы, ездившие в Царьград и Корсунь, привозили розовое масло: дескать, мудрецы-лекари греческие лечат бесплодных жен настоем на масле от белой розы, а мужей – на красной. Но и греческая мудрость не помогла против проклятья Вещего. Долгий Етонов век клонился к земле, а наследство свое пришлось обещать внучатому племяннику, погубившему род злодея…