Вальтер Флекс - Странник между двумя мирами

Помнишь ли ты еще, как трухлявая древесина в лесу светилась вокруг наших темных окопов? И как мириады июньских жуков по ночам превращали заливной луг между нами и врагом в сказочную страну? И как из проволочного заграждения голубые искры то пробегали на другую сторону, то падали вниз, словно переливчатые чешуйки сверкающей змеи, которая неутомимо кружила по серым проводам, всегда готовая к смертоносному укусу?

Помнишь ли ты еще, как мы на солнечной опушке, на светлом песке, скакали по кругу? Как ты хотел научиться скакать, как казак? Ибо таковы были семь рыцарских искусств новой немецкой молодежи: пение, походы, гимнастика, плавание, фехтование, танцы и верховая езда.

И в твоей радости было столько же серьезности, сколько было в твоей серьезности радости! Даже то, чем ты занимался смеясь, было чем-то большим, чем просто игра. Частичкой жизни было все, о чем ты говорил, и все, что ты делал. И светлая, ясная, собранная в кулак человеческая воля сплавляла все эти части воедино, создавая будущее произведение искусства.

Когда молодой командир вместе со своими людьми выходил в ночной дозор, бодрая и живая воля неустанно и упорно муштровала людей, которых он вел за собой. Если они хотели, внезапно попав под огонь русских винтовок, выскользнуть у него из рук, он вновь заставлял их возвращаться в то место, которое они самовольно покинули. Однако он сам при этом всегда первым шел вперед и отползал назад последним.

Когда небезопасные и обветшалые блиндажи его взвода должны были быть заменены на новые, он откладывал работу над своим собственным блиндажом и занялся им в последнюю очередь. Без шума и гневных окриков он умел держать все руки занятыми работой. Он присутствовал при рубке леса и перетаскивании тяжелых бревен и распределял силы. Он учил, как нужно ставить пробойник и вкладывать балки, соединять балки перекрытия и изготавливать пружинящее покрытие из хвороста, как он когда-то научился во Франции. Будучи сам чист телом и душою, он взрастил в своих людях любовь к чистоте и красоте порядка. Это он сделал незаметно и без лишних слов, приучая их ко всему путем практики. Не меньше, чем работа, ему был важен отдых своих людей, и, будучи самым молодым офицером во всей роте, он умел позаботиться о том, чтобы его рядовые могли отдохнуть в воскресенье. В письмах к родителям и к сестре он каждый раз просил книги для вечернего отдыха своих людей и сам выбирал их, руководствуясь опытом, приобретенным им во Франции среди товарищей.

За четырнадцать дней он запомнил имя и профессию каждого в своем взводе, он знал, женат ли кто-то и сколько у него детей, он знал заботы и надежды каждого из них и умел разговорить даже самого молчаливого. «Нужно завладеть сердцами своих людей» — говорил он, «тогда дисциплина возникает сама по себе».

После службы, в тихие вечерние часы мы зажигали маленькие свечки в разноцветных бумажных фонариках, которые висели на наших деревянных хижинах, болтали или читали. При этом мы часто даже не замечали, как догорали свечи, и как через прозрачную крышу моего летнего домика, построенного сплошь из тонких, проложенных мхом еловых бревнышек, к нам проникал свет луны и звезд.

Тогда оживали песни Гете, или же вольные речи Заратустры нарушали тишину, или же звучало что-то из Нового Завета, который он любил читать на греческом, и из этих стихов мирно витала над нами красота вечных слов. В это время в солдате просыпался юный студент-богослов, и его душа бродила, легко и свободно перемещаясь между двумя мирами, в поисках сумрачных красот и светлых истин. «В молитве не мы должны бороться с Богом, но Бог должен бороться с нами» — сказал он однажды. «Молитва — это разговор с божественным внутри нас, это разговор с Богом и борьба с человеком в нас за готовность нашей души».

Покорность всему божественному и воинственность по отношению ко всему человеческому придавали его существу зрелости и обаяния. О том, что он понимал под готовностью души, он высказался в другой раз: «Если смысл и задача человеческой жизни в том, чтобы постичь человека как явление, то мы, находясь на войне, достигли большего в жизни, чем другие. Мало кто видит, подобно нам здесь, как срывается столько масок, мало кто видел столько подлости, трусости, слабости, эгоизма и тщеславия, как мы. И мало кто видел столько достоинства и молчаливого благородства души, как мы. Мы можем требовать от жизни только того, чтобы она открылась нам; все остальное уже не может потребовать человек. Жизнь дала нам больше, чем многим, так подождем же спокойно и узнаем, не спросит ли она с нас еще больше!»