Юрий Марченко - Брызги социализма

Должен сказать, что по поводу Фалька я был тогда вполне согласен с Хрущевым. После розовеньких пухляшек Ренуара, «Обнаженная» Фалька производила удручающее впечатление. Не только на Хрущева, но и на других посетителей. Не помогало и объяснение стоявшего рядом молодого человека, что зеленые пятна объясняется листвой беседки, в которой сидит натурщица. Возможно, с точки зрения колористики это и хорошо, но уж очень тело женщины напоминало кусок залежалого подпорченного мяса.

Почти возле каждой нестандартной картины находился такой молодой человек, который с тоской в глазах объяснял дилетантам и обывателям, почему это так написано, и что оно изображает.

Однако большинство других, обруганных Хрущевым картин, на меня произвели сильное впечатление.

На выставке я вел краткие записи, которые и помогли мне восстановить это событие.

Именно здесь и начал закипать Хрущев, разогретый увиденными картинами Фалька, Штеренберга, Тышлера и другими.

Я не помню даты, в которую я посетил выставку, но эти картины в основной экспозиции я видел, и они на меня произвели неизгладимое впечатление. Я до сих пор их помню, хотя после этого ни разу не видел даже их репродукций. В конце помещения выставки была зарешеченная дверь, завешенная портьерой. Возле двери стоял охранник. Сергей Борзенко чуть позже говорил, что именно за этой дверью была лестница на второй этаж с выставкой «абстракционистов». Он при этом присутствовал, много рассказывал, но я, в связи с полным отсутствием знаний о ситуации и участниках, почти ничего не понимал.

В основной экспозиции находилась и часть скульптур Эрнста Неизвестного. Если не ошибаюсь, по крайней мере, две из них назывались «Хиросима» и «Нагасаки». Они стояли на столе, их можно было брать в руки (такие они были маленькие), вокруг них точились жаркие споры. Один, явно нанятый кагебист, кричал, что это абстракционизм, а второй печально пытался ему противостоять, хотя и с малым успехом. Люди, не привычные к таким спорам, испуганно их обходили. С моей точки зрения, никаким абстракционизмом там и не пахло, просто экспрессия и символизм в скульптуре были для нас внове.

На втором этаже была представлена экспозиция авангардной студии «Новая реальность» — движения художников, организованном в конце 1940-х годов живописцем Элием Белютиным, а также картины В. Янкилевкого, Ю. Соостера и Б. Жутовского, и вторая часть экспозиции Э. Неизвестного.

О столичной художественной жизни я не имел никакого представления, ничего не знал ни о Э. Белютине, ни о Э. Неизвестном.

По словам Борзенко, Хрущев подошел к абстрактной картине и спросил, как она называется. Э. Неизвестный сказал: «Взрыв протуберанца на Солнце». Хрущев начал орать: «Что вы понимаете во взрывах?!». Художник ответил, что, возможно, он и не понимает, но подобную картину у него купил какой-то физик-ядерщик (фамилию не помню, хотя Борзенко ее называл) за пять тысяч рублей (за сумму тоже не ручаюсь, но очень большая). Это еще больше обозлило Хрущева. Но этот эпизод в воспоминаниях участников и в стенограмме отсутствует.

В то же время в стенограмме отсутствуют и некоторые другие высказывания, которые приводят участники в своих воспоминаниях.

Я прослушал аудиозаписи высказываний Хрущёва и убедился, что он вовсе не матерился. Он просто дал определение тому, что он увидел на выставке: «Сколько есть еще педерастов; так это же отклонение от нормы. Так вот это — педерасты в искусстве». Тем самым, он высказал достаточно нетривиальную для партийного функционера мысль, что искусство — это отклонение от нормы.

Самым ясным примером отклонения от нормы, с его точки зрения, был гомосексуализм, на втором месте стоял абстракционизм. Конечно, он не понимал, что любое подлинное искусство есть отклонение от нормы, он думал, что это касается только увиденного на выставке. Поэтому для него не существовало разницы между авангардом 30-х годов, «Бубновым Валетом», «суровым стилем» социалистического псевдореализма, скульптурами Неизвестного и белютинцами. Отклонение от нормы, хотя и в разные стороны. Педерасты — и этим все сказано, кратко и емко.

Он нутром почуял, что «педерасты от искусства» являются угрозой для самого существования социализма, потому что отклонение — это одно из проявлений свободы, а свободой невозможно управлять, по крайней мере — управлять теми методами, к которым он привык.

Чрезвычайно странно, что этого не понимали художники, которых он ругал. Ну, ладно, Янкилевскому было тогда всего 24 года, и, как он сам пишет, «социум» его мало интересовал. Но многие другие уже прошли войну, застали сталинские времена, работали, — как они могли подумать, что смогут что-то объяснить Хрущеву и его шайке о стилях, цветопередаче, внутреннем мире художника и искусстве вообще? Какой реакции они ожидали?