Аммиан Марцеллин - Падение Рима

— Хорошо... Но запомни, а лучше я скажу так, пусть и покажусь грубым: заруби, Радогаст, себе на носу — сторонитесь больших дорог, особенно Фламиниеву... А окажетесь на берегу Тибра, не вздумайте продать повозку и лошадей, чтобы сесть на барку и плыть по реке... Хотя это было бы удобнее, но на пристани в Риме вас могут выследить... — напутствовал Евгений.

В Анкону прибыли благополучно, ошвартовались, и вскоре под покровом густой темноты Гонория, Джамна, снабжённые деньгами, и Радогаст с кожаным мешком за спиной, в который спрятали ещё и лук (акинак у анта незаметно висел под одеждами), сошли на берег.

Глядя им вслед до тех пор, пока они, сойдя с набережной, совсем не растворились во мраке ночи, Евгений почувствовал на щеке слезу: он ещё раз убедился в своей сильной любви к молодой Августе; в этот момент очень жалел, что на месте Радогаста не оказался сам...

Миопарона, отойдя от берега, снова взяла курс на юг; хотя Рутилий к Евгению питал братские чувства и ради него, как мы видели, готов был пойти на всё, но он всё же с облечением вздохнул, когда корабль покинула Гонория... Рутилий понимал, что радоваться этому кощунственно, но он как капитан отвечал и за команду, которой в случае разоблачения не поздоровилось бы, хотя она почти вся осталась в неведении происшедшего. Знати об этом лишь кормчий, рулевой и два матроса, подающих сходни. Но они поклялись молчать обо всём до своего смертного часа. Евгению для этого тоже пришлось раскошелиться.

Сердце Рутилия предчувствовало, что корабль непременно должны проверить, и рано утром, когда подул южный ветер австр, при котором наглухо закрывались двери в корабельную кухню, потому что он вредил пище, вперёдсмотрящий, находившийся наверху, в «вороньем гнезде» — мачтовой корзине, закричал:

— По правому борту — судно! Различаю корабль береговой охраны. Сигналит, чтобы сушили вёсла.

Так как встречный ветер не давал возможности поднять паруса, то миопарона шла на вёслах. А «сушить вёсла» — значит вынуть лопасти из воды, то есть скорость снизить до нуля.

Евгений и Рутилий подошли к борту.

— Что мы предполагали, то и случилось... — сказал капитан.

Такой же, как миопарона, быстроходный и маневренный корабль, называемый скафом, приблизился. Передали, чтобы с миопароны выбросили верёвочную лестницу. Старший и с ним четыре матроса вскарабкались по ней на борт, показали распоряжение начальника охраны о проверке. Не найдя никого из посторонних, спустились с лестницы и вскоре оказались на своём корабле. Увидев на лице Евгения волнение, Рутилий пошутил:

— Думаю, брат, что много дал бы тому, кто превратил бы тебя сейчас в одного из летающих Зевсовых слуг [28] Так римляне называли орлов. , чтобы сверху видеть, как станет добираться до Рима твоя возлюбленная.

— Ты угадал, мой верный друг, — не стал скрывать свои чувства Октавиан.

Гонория ещё в каюте миопароны переоделась в платье госпожи среднего достатка, а Джамна убрала с её головы башню, какую носили женщины очень богатых патрицианских семей; на лбу и по бокам уложила длинные волосы молодой Августы валиком, а сзади собрала их в тугой узел.

Радогаст быстро в центре Анконы рядом с храмом Изиды отыскал гостиницу; не без труда они втроём устроились в ней, так как она была заполнена паломниками. Правда, многие из них спали на улице в своих крытых повозках.

Нашёл расторопный ант и еду — жареную цесарку, холодную, но с жадностью набросились и на такую. Запивая фалернским терпким вином, Радогаст пошутил:

— Курица вдвойне по вкусу нашей нумидийке [29] Нумидия в Африке славилась цесарками, в Рим они попадали оттуда, и римляне их называли нумидийскими курами. .

— Почему вдвойне? — не согласилась Гонория. — Не забывай, Радогаст, что наша Джамна нумидийка наполовину...

— Есть больше нечего, госпожа. Ложитесь спать. У нас на родине говорят: «Утро вечера мудренее».

Гонория и Джамна легли вместе на одном ложе; ант, бросив тюфяк на пол, устроился у самых дверей комнаты, положив в изголовье акинак.

Утром, добыв для женщин завтрак, ушёл покупать, взяв деньги у молодой Августы, лошадей и повозку, наказав им из комнаты до его прихода не выходить.

Радогаст, когда ему исполнилось пятнадцать лет, попал вместе с отцом в плен к готам: отца продали в рабство в греческом Херсонесе, а их, молодых, привезли в Кафу и там погрузили на римский корабль. Так молодой ант оказался в Равенне, за красоту, силу и сообразительность его взяли во дворец, и он стал прислуживать Гонории. За прошедшие пять лет научился не только говорить, но и писать по-латински. Конечно, скучает но родным местам, но преданно служит госпоже. И, надо сказать, любит её; если будет нужно, не задумываясь положит за неё свою голову...