Бямбын Ринчен - Заря над степью

Лама побледнел. Кто бы мог подумать, что эта бедно одетая женщина — член хошунного хурала! А он-то ее за простую аратку принял! Возятся у котла, кто их теперь разберет?

А когда лама узнал, что и муж женщины, у которой он кольцо забрал, тоже член хошунного хурала, у него от страха затряслись руки и холодный нот выступил даже на лысине.

— Вот бумага. Ее мне выдал Лха-бээл на право сбора пожертвований в его хошуне и на получение подвод. — Лама протянул грязную, засаленную бумагу, на которой стояла печать бывшего правителя хошуна.

— У нас теперь религия сама по себе, и она тут ни при чем. Да и хошуна Лха-бээла больше по существует, а есть хошун горы Высокая благодать. Лха давно уже не правитель. За преступления против народа твой покровитель осужден на пять лет тюрьмы. Все подписанные им бумаги теперь не имеют силы. И я не отдам тебе этот документ, выданный преступником! Ты получишь его только через хошунное управление. А если она, — кивнула Тансаг в сторону Цэрэн, — захочет пожаловаться на то, что ты у нее кольцо насильно забрал, я сейчас же позову милиционера и отправлю тебя вместе с твоей бумажкой в хошунное управление.

— Помилуйте бедного монаха, согрешил я по неразумению своему, — начал канючить Хамсум. Дрожащими руками он вынул из-за пазухи хадак и в знак особого почтения поднес его Тансаг обеими руками. — Затмение разума нашло на меня, не ведал я, что творил.

— Я не возьму хадак из твоих грязных рук, спрячь его обратно и покажи, какие у тебя еще бумаги есть. Может, тебе такие же бумажки надавал и князь сартульского хошуна?

Лама торопливо достал из-за пазухи другую бумагу — с красными линиями и печатью князя сартульского хошуна — и тоже подал ее обеими руками.

— И эту бумагу я передам в хошунное управление. А теперь убирайся подобру-поздорову и скажи спасибо своему гению-хранителю, что встретился с мягкосердечными бабами. Будь здесь хозяин, ты бы ног отсюда не унес.

Хамсум не заставил просить себя второй раз. Втянув голову в плечи, точно побитая собака, он молча вышел из юрты. Через минуту донесся рев верблюда. Цэрэн вышла из юрты. Бадарчи, нещадно погоняя верблюда длинным кнутом, мчался прочь. Цэрэн невольно рассмеялась. Вернувшись в юрту, она сказала:

— Ну, Тансаг, и нагнали же вы страху на бадарчи. Удирает так, что даже шапку потерял, свалилась с дурной башки.

— Утратила я веру в лам. Да простят мне боги, если они есть на свете, но я не понимаю, как земля носит таких людей. Как услышала я, что этот Хамсум отнял у тебя кольцо, так и забыла в гневе наше святое правило: путника, кто бы он ни был, следует накормить и напоить, — вздохнула Тансаг. И вдруг вскрикнула: — Смотри-ка, бадарчи с перепугу и золотую чашу свою позабыл. Выходит, с процентами уплатил тебе за твое кольцо.

Цэрэн недовольно поморщилась.

— А что мне делать с этой чашей? Надо вернуть ее.

— Зачем возвращать? Лама потерял награбленное. Раньше старики не возвращали позабытые вещи, говорили: такая находка к счастью. Убери-ка чашу. Не бойся, бадарчи не осмелится вернуться за ней.

Вечером приехал Ширчин. Услышав, что злой бадарчи, когда-то наводивший страх на скотоводов, удрал, забыв драгоценную чашу, он громко расхохотался:

— Призраки прошлого! Кончилось их время. Сегодня мне караванщики из нашего хошуна, только что вернувшиеся из Кяхты, рассказали о похождениях Джамсаранджаба. Чтобы скрыть свои подлые делишки при белогвардейцах, хитрый тайджи сумел запастись документами, будто он создавал отряды ополченцев, которые освобождали Улясутай. Документы ему Лха-бээл выдал. По этим бумагам выходит, что Джамсаранджаб был чуть ли не главным вожаком партизан в нашем хошуне! С этими поддельными документами он устроился на работу в одном из северных хошунов и даже проник в ячейку Народной партии. Джамсаранджаб прикидывался сторонником народной власти, а на самом деле делал все, чтобы навредить ей. Однажды он заклеил плакатом дверь главного храма. Помните такой плакат? На нем нарисован толстопузый лама, который глотает целиком караваны, а богатырь — ему рот на замок. Приходят ламы совершать богослужение и видят — дверь заклеена плакатом. Двое из них оказались посмелее: взяли и открыли дверь — плакат и разорвался.

Джамсаранджаб заявил, что ламы умышленно испортили политически важный документ и приказал схватить их. Лам раздели до пояса и посадили поближе к очагу. Растянув беднягам веревками руки, их начали поджаривать на медленном огне. Джамсаранджаб добивался, чтобы ламы сознались в преступлениях против народной власти. Тела несчастных покрылись тяжелыми ожогами. Старый ключарь сознался, что плакат на дверях храма он видел, но принял это за шалость подростков и вместе с другим ламой распахнул дверь настежь, отчего картинка разорвалась надвое. "Хоть на десять тысяч кусков меня разрежьте, но я не могу сказать ничего другого. Никакого злого умысла у нас не было. Я — темный простой степняк, но напраслину ни на кого возводить не стану. За что вы мучите меня? Отпустите меня, я ни в чем не виновен", — вопил старый лама.