Бямбын Ринчен - Заря над степью

— Есть ящик? Давайте сюда! Да быстрее поворачивайтесь!

Двое китайцев торопливо притащили большой ящик.

— Ну, поднимайся! — сказал монгол-унгерновец и подтолкнул к виселице казака, с которым вместе украл водку.

Казак молча поднялся на ящик, уставившись широко раскрытыми от ужаса глазами на свирепого барона.

Монгол-унгерновец деловито надел петлю на шею казака и пинком выбил ящик из-под его ног.

В толпе раздались испуганные восклицания, кто-то шептал молитвы.

— Вешай другого! — крикнул Унгерн.

Монгол повесил и второго своего собутыльника, молодого скуластого забайкальского казака. Палач был уверен, что за свое старание он заслужил помилование. Осклабясь, он вытянулся перед Унгерном.

Барон небрежно бросил Сипайло:

— Теперь ты повесь этого.

Палача повесили рядом с его жертвами.

Управляющий фирмой, толстый китаец с дряблым бескровным лицом, униженно кланяясь, обратился к Унгерну:

— Господин начальник! Люди перестанут ходить в наш магазин, пожалейте бедного торговца, прикажите снять трупы.

— Пусть висят до завтра, убрать утром, — распорядился Унгерн и сел в машину.

Люди начали расходиться.

— Великий полководец приказал не снимать повешенных до завтра. Утром сами уберете трупы, а сегодня нельзя. Если тронете, генерал разгневается и прикажет повесить вас самих, — пугал служащих торговой фирмы белогвардейский переводчик. — Генерал повесил солдат за то, что они украли ваш товар, а вы еще носом крутите. Вы, должно быть, плохо знаете правила вежливости. Великого полководца следует отблагодарить, неплохо бы и подарок поднести.

Выслушав переводчика, китайцы растерянно кланялись Унгерну, а управляющий убежал в магазин и вскоре вернулся с объемистым свертком.

Один старик, сидевший на верблюде, взглянув в открытое, располагавшее к доверию лицо Батбаяра, тихо сказал:

— По справедливости надо бы рядом с этими тремя и самого барона повесить. Сколько людей погубил! Никого не щадит — ни старых, ни малых, ни женщин, ни мужчин. А скольких ограбил, сделал нищими, оставил без единой животины! Не случалось ли тебе проезжать мимо китайского госпиталя, где лежат гаминовские солдаты? За версту горелым мясом пахнет! Хоть они и враги, а все же люди! Когда только придет конец всем его преступлениям!

— Мой сын едва успел выйти из гаминовской тюрьмы, как его подстрелили унгерновцы, — сказал Батбаяр.

— Ну, недолго уж осталось ему издеваться над народом, — прошептал старик. — Ходят слухи, что идут на Ургу Сухэ-Батор и Чойбалсан. Они набирают в свою армию всех, кто хочет избавить народ от чужеземцев и палачей.

— Добрые вести, если правду говоришь. — Батбаяр вскинул свои седые брови.

— Верно, верно. Мой зять недавно отправился к ним, а с его для утром я получил от него весточку. Через надежного человека передал. Год Белой курицы, я надеюсь, будет счастливым годом.

— Твоими устами да мед бы пить, — обрадованно проговорил Батбаяр и тронул с места своего верблюда.

Пятнадцатое число одиннадцатого месяца астрологи признали благоприятным. В этот день хан был снова возведен на престол. Премьер-министром Монголии назначили Джалханз-хутухту, а его заместителем — Манджушри-хутухту. Богдо присвоил барону Унгерну звание чин-вана и еще один титул, означавший: "Возродитель государства, великий батор и полководец".

Манджушри-хутухта, гордый поддержкой барона, самодовольно заявлял:

— Теперь наше государство крепко, как алмаз. Глава государства богдо-хан — воплощение Авалокитешвары, премьер-министр — воплощение Воджранани, его заместитель, то есть я, — воплощение Манджушри, возродитель нашего государства барон Унгерн — воплощение грозного гения-хранителя Гэсэр-хана.

Однако, хотя правительство духовных и светских феодалов и состояло сплошь из одних божественных воплощений, оно было игрушкой в руках остзейского барона, Да они и сами знали, что их правительство не пользуется доверием народа. И совсем не таким уж прочным было их государство, как считал Манджушри-хутухта.

Правители Урги со страхом ожидали новых вестей с севера. А вести доходили одна неприятней другой, Народная армия Сухэ-Батора и Чойбалсана с каждым днем крепла, наращивала силы для борьбы за свободу и независимость своего многострадального народа.

Монголия готовилась к прыжку из пятнадцатого века в озаренный Октябрем двадцатый век. Темная ночь феодального средневековья подошла к концу. И никакие пытки белогвардейского насильника, никакие обряды и заклинания слепого хана уже не могли повернуть судьбу народа вспять.