Винцас Миколайтис-Путинас - Повстанцы

Расстроенный Пшемыцкий собирался уже уходить, но еще обернулся к работнику:

— Рубикис, выгреби весь этот хлам. Нужно чистоту навести перед страдой.

Под навесом действительно валялись всякие ветки, обломанные веники, а у стены лежали пучки ракитных и ореховых прутьев.

— Пригодятся? — спросил управитель.

— Куда там! Высохли, легкие, ломаются, к телу не пристают, — пояснял Рыжий. — Надо новых нарезать. Сочных.

— Ну, уж ты смотри.

Поощрив Рыжего, Пшемыцкий оставил его, а сам пошел на сеновал проверить запасы кормов. Здесь его встретил Пранцишкус. Кучер ничего не сказал, но по лицу, хитро прищуренным глазам, выпяченным губам и по всему его виду можно было догадаться: он что-то знает.

— В чем дело, Пранцишкус? — осведомился управитель. — Опять что-нибудь с лошадьми?

— Не с лошадьми, — помолчав минуту, заговорил кучер. — Войт с приказчиком весть принесли Палепяй, Юодбаляй и Карклишкес отказываются на барщину выходить. Хороший почин сделали шиленцы.

— Проклятые хлопы! — выругался управитель. — Самое время для пахоты.

— Дураки были бы, ежели бы вышли, — огрызнулся Пранцишкус. — Пусть пан их на чинш переведет, повинности снимет, за работу награждение выдает. Тогда — пойдут. У Сурвилы давно уж так.

Управитель обозлился.

— Много вы понимаете, бараньи головы, в этих чиншах! Розог вам всем, вот и награждение. Ой, придется Рубикису еще четыре корыта смастерить.

— Как бы тебе самому туда не лечь, — проворчал Пранцишкус. — Такого еще мало в корыте растянуть. Повесить на сухом суку! — И, отвернувшись без всякого уважения, закинув голову, он принялся разглядывать небо, будто чуя перемену погоды.

Действительно, погода менялась. Солнце на юго-востоке еще светило, но как-то тускло и не грея. Небо кое-где еще синело, но жидкий покров тумана, сгущаясь, собирался в разрозненные тучи, похожие на торчащие перья. Ветер, до той поры дувший с юга, теперь задул с севера, и на краю неба, вдоль земли, как стена, маячила тяжелая, темно-серая полоса.

Управитель, вызвав войта и приказчика, отправился в хоромы доложить пану, что примеру Шиленай последовали три остальные деревни — стало быть, все крепостные поместья Багинай. Пан уже позавтракал и совещался в кабинете с Юркевичем. Поутру он встал раздраженный и сердитый. Ему еще ни разу не приходилось ломать себе голову над подобными вопросами. Когда войт рассказал, что крестьяне Палепяй, Юодбаляй и Карклишкес отказались от работы, пан Скродский окончательно разъярился. Управитель скорбел, что останутся незасеянными яровые. А Скродского особенно бесит неубранный парк, сад, пруд, запущенная яворовая аллея. Приедет из Варшавы дочка, а может, и сын — гусарский офицер, начнут наезжать гости, придется налаживать отношения с соседями, а тут — бунт!

Как принудить хлопов работать? Вызвать войска для экзекуции по примеру генеральши Кайсаровой, графини Платтер, князя Мирского?

— Как полагаете, пан Юркевич?

Вызывать солдат юрисконсульт пока что не советует.

— Прежде всего попытаемся их успокоить не столь крайними мерами. Крестьян кто-то подстрекал. Устраним и накажем прежде всего зачинщиков. Взять хотя бы и вчерашний случай. Этот Пятрас Бальсис, или как его… — обращается Юркевич к управителю.

Пшемыцкий поддакивает. Да, в Шиленай — Пятрас Бальсис, в Палепяй — Юозас Пранайтис, в Карклишкес — Дзидас Моркус. Шныряет тут и этот коновал — ветеринар Дымша, и Стяпас Бальсис, лакей хлопомана Сурвилы. Вообще развелось много опасных людей. Особо мятежные настроения возбуждает и ксендз Пабяржской филии Мацкявичюс. И почему епископ Волончевский не упрячет его в какой-нибудь монастырь?

Скродский просит Юркевича — пусть он письменно затребует от кедайнского исправника присылки станового с полицией, чтоб арестовать и доставить в поместье тех, кто баламутит крестьян, а прежде всего — Пятраса Бальсиса.

— Я уж буду знать, что с ними делать, — грозно закончил Скродский. — А подробнее о положении надо сообщить губернатору.

Тем временем Пранцишкус осмотрел конюшни и пошел в хоромы спросить, когда сегодня пану потребуется верховой конь. У сеновала кучер видел, как Рубикис лазил по кустам — верно, розог ищет. Проходя мимо барской веранды, Пранцишкус разглядел: паны, усевшись за столом, слушают войта с приказчиком, а те, наверно, рассказывают, что еще в трех деревнях мужики отказались от барщины. Злорадством загорелось сердце Пранциш-куса, и вспомнились слова песни, услышанной от Пятраса Бальсиса: