Геннадий Прашкевич - Хромой пастух

«Хэ! Пусть стражница перевезет».

Сидели на берегу, молчали. Не знали, что сказать.

Потом послышался всплеск — тихий, ровный. Так весло ударяет в воду, когда не торопятся. Звук шаманского бубна, потом всплеск. «Хэруллу! Хэруллу!» И снова всплеск. Это, наверное, стражница ехала.

«В лодку сядешь, шаман на нашем берегу останется, — тихо зевая, сказал чулэни-полут. — Если идешь в нижний мир, он у нас останется. Пусть камлает, пока ты в нижнем мире находишься. Только торопись. Сколько шаман камлать сможет, он сам пока не знает, наверное сколько хватит сил, а их у него немного. Не успеешь к нам вернуться — никогда не вернешься».

«Дергэл! Дергэл!» Шаман как черное пламя разрезал тьму.

Совсем черное разрезал своим совсем черным, даже глазам больно.

Кутличан видел голову черную, круглую. Видел кафтан с черной бахромой, черную колотушку, черный бубен — все черное, все обдавало страхом, гнилью, удушьем, лисица-шахалэ испуганно поджимала хвост.

«Мне в нижний мир надо», — сказал Кутличан.

Знал, что эти слова можно не произносить, шаман и без слов все знает, но на всякий случай произнес — боялся, шаман забудет. А такой не забудет. Видно, что шаман совсем не чесоточный. Умеет становиться рыбой, и земляным червем может обернуться, и птицей, у каждого своя память. Плохим запахом все вокруг заполнил, будто в реке сразу вся рыба сгнила. И старуха в деревянной лодочке подплывала совсем гнилая, рыхлая, звала открытым беззубым ртом. «Где, — звала, — мой хромой?» Даже стало тяжело дышать высоко пролетающим птицам, пробегающему зверю от запахов, которые неустанно творил шаман. Не зря он три года томился на цепи в отдельной урасе, скакал на одной ноге, ругался с невидимыми духами.

Гнилая старуха протянула руку.

Спросила: «Ты мой хромой?»

«Я хромой Ичены».

«Она тоже моя будет».

Вдруг разглядел, что не было у стражницы никакого весла, только ладони широкие с зелеными перепонками между пальцами. Смотрела ласково, но даже на такой ласковый взгляд Кутличан отвечать не стал: нога болела. Смотрел на лодочку — узкая, утлая. Как в такой пораненную ногу вытянуть?

«А ты садись. Я таких, как ты, иногда по десяти в лодочку наваливаю, — похвасталась стражница. — Буду звать тебя — мой хромой».

«Хэ! Не буду откликаться».

«Тогда не попадешь в нижний мир».

«Хэ! В реке утоплюсь, водой принесет».

«Тогда в средний мир не вернешься. С твоей Иченой будут тунгусы жить».

«По звуку шаманского бубна сам реку переплыву».

«Я рядом в лодочке поплыву, топить рукой буду».

«Шаман тебе не позволит. Скажет: хэруллу!»

«Что ты! Что ты!» — испугалась старуха.

«Скажет: дергэл!»

«Что ты! Что ты!»

«Скажет: худиэ!»

Стражница совсем испугалась.

А Кутличан вспомнил, как сильный шаман водил одулов через море.

Очень сильный шаман. Ехал впереди на олешке верхом, на голове рога, прямо по воде ехал. Тряхнет громко бубном — за ним сразу намерзает ледяная дорожка, одулы спешат, торопятся, никто не боялся, шли за сильным шаманом. И Кутличан сейчас не боялся стражницу.

Она это почувствовала.

«В нижний мир придя, что будешь делать? Сколько жить будешь?»

«Хэ! — ответил. — Сколько надо».

«Чего просить будешь?»

«Братьев Ичены. Сразу двух. С ними пойду к тунгусам. Увижу самого плохого, скажу: ты много убил дудки-омоков, ты много пролил крови. Так прямо скажу и ударю ножом в сердце. Наконец воином стану. Скажу убитому: отправляйся в нижний мир к отцу твоему, к твоей матери. Ты сразу всех получишь».

С этим стражница согласилась.

«Мы многих ждем».

Плыли в лодочке.

Все движется, а течения нет.

Долго по берегам тянулись высокие осыпные яры.

Вода черная, сеть забросишь — выловишь разве утопленника, но утопленник не рыба, да и стражница все равно отберет. Тихо-тихо кругом. Плывешь по темной плоской реке, старуха стражница гребет голой перепончатой рукой, а на самом деле медленно спускаешься в нижний мир.

Наконец вдали, в облаке ужасного запаха увидели каменистый берег, там же урасы, крытые призрачными ровдужными покрышками, люди рядом, или тени людей. Звенят железные украшения, или тени железных украшений. Все смотрят на подплывающую лодочку, приставляют ладошки к узким глазам, сорока-караконодо на ветках корявой ондуши застрекотала, весь нижний мир застлало низким плотным туманом — так много духов-невидимок выбросилось в воздух. Некоторые тени смотрели на прибывшего с завистью. Кто-то произнес: «Совсем один едет. Нас на Алазее было много, а когда умерли, всех свалили в одну лодочку».