Рене Манзор - Апокриф. Давид из Назарета

– Пусти меня! Пусти! – всхлипывая, кричал юноша. – Это по моей вине ее не стало! Я же вам говорил, Бог не пощадит никого из тех, кого я люблю. Фарах умерла, потому что она следовала за мной, как тень!

– Нет, Давид! – утешал его Лонгин, не отпуская. – Фарах ни за кем не ходила, как тень. Она была свободной женщиной. Она жила и умерла так, как ей этого хотелось.

– Если бы я не раскрыл свой рот, – все еще всхлипывая, говорил юноша, – если бы я позволил этому нечестивцу и дальше богохульствовать…

– Эти «если» ничего не дают, Давид. Если бы… Фарах не захотела поесть горяченького, если бы… я отказался остановиться в этом трактире, если бы… твоя мать не поручила тебя мне, если бы… я не пришел к вам в Кумран, если бы… я не распял твоего отца…

Слушая эти слова, Давид перестал вырываться. Он смотрел на Лонгина, чуть приоткрыв рот, и взгляд его выражал признательность заклятому врагу, который в очередной раз удивил его.

– Вот видишь, Давид, – продолжил центурион, печально улыбаясь, – все эти «если» не дают того, чего хотелось бы.

Лонгин перестал удерживать Давида, но по-прежнему сидел возле него. Неотрывно глядя на пламя, он дал волю своему сердцу, как тогда в Кумране, и говорил то, что хотел.

– Слова… мало что могут сделать в такие горестные минуты, Давид. Но они могут напомнить нам… о шансе, который у нас был, шансе встретить на своем пути тех, кого мы полюбим, и столько всего пережить вместе с ними. Лучшее не бывает без худшего, Давид. И сегодня мы оба переживаем худшее. Фарах дает нам силу. Теперь она защищает нас. И нам нужно научиться принимать ее защиту, не замыкаться в себе, горюя. Дать ей место в скорби, как она нам его давала при жизни. Переживать все вместе с ней, как мы это делали раньше. Потому как ничто, Давид, даже смерть, не может разлучить любящие души.

Он поднялся и протянул руку другу, ожидая ответного жеста. Юноша некоторое время смотрел на протянутую руку, потом ухватился за нее и тоже поднялся. Римлянин и иудей повернулись к костру, на котором тело молодой египтянки уже превращалось в тысячи искорок, улетающих в небо, напоминая звездочки, которые только что зажглись.

Крепостная тюрьма, Дамаск, Сирия

От вонючей подстилки несло мочой и испражнениями. В камере не было ни тюфяка, ни туалета, единственное окошко выходило на канаву для стока нечистот. Оно наверняка было предназначено только для того, чтобы, благодаря слабому свету, попадавшему через него внутрь, заключенные могли видеть, насколько жалким было их положение: каменные стены, покрытые влагой, и решетка с такими толстыми прутьями, что через них могли пробиться лишь порывы ледяного и зловонного ветра.

Карцеры были выдолблены в самом низу крепости Дамаска. И близость реки Барада обусловила извилистость стен и ужасную влажность. Камеры были тесными, а потолки настолько низкими, что заключенные не могли распрямиться во весь рост. Поэтому, если Савлу хотелось перейти из одного угла в другой, он должен был это сделать на четвереньках, что при его больной левой руке было сродни подвигу.

Чтобы не падать духом, он поначалу убеждал себя в том, что его освободят на следующий день без права пребывания в Дамаске. В конце концов, он же сообщил, что является римским гражданином! Священники, без сомнения, хотели, чтобы он вкусил того, что его ожидает, если он и дальше будет подбивать людей против них. А может быть, они хотели промариновать его перед допросом с применением силы? Нет… Они бы не посмели. Он ведь чрезвычайный представитель Понтия Пилата, правителя…

Внезапно ход его мыслей прервался.

Он больше не был ни чрезвычайным представителем Пилата, ни даже начальником охраны Храма. Савл из Тарса – вот кто он такой. Да нет, когда он был слепым, Иешуа сделал его Павлом. Его прежняя жизнь исчезла, словно кожа, сброшенная при линьке, как и друзья, которые у него были до обращения. А вот что касается врагов, ему придется теперь побеждать их, одного за другим. Его путь к искуплению будет тернист.

Внезапно он вспомнил обо всех тех назарянах, которых заточал в камеры Храма, будучи еще Савлом из Тарса. Разве Иешуа не уготовил ему самый лучший способ покаяния, заставив Павла на собственной шкуре прочувствовать плоды грехов прошлого? Если так оно и было, значит, он должен пережить те зверства, которые его ожидали. Даже если ему предстояло гнить в этой камере до конца дней своих.

Савл упрекал себя за то, что сжег Карозуфу, завещание, составленное Иешуа для своих учеников, которое он нашел у Марии. Он прочитал его всего лишь раз, но некоторые отрывки запечатлелись в его памяти, как, например, тот, который он только что использовал в своей первой проповеди.