Рене Манзор - Апокриф. Давид из Назарета

– Никогда не бывал там, – соврал Иуда.

– Не принимай меня за дурочку, мой муж из Галилеи. Постой… ты что-то скрываешь…

Она сбросила с его головы капюшон и тут же вспомнила, где его видела.

– Я так и знала… Этого человека разыскивают! Эй, люди! – закричала она, привлекая внимание прохожих.

Иуда нервно осмотрелся и бросился наутек.

– За его поимку обещано тридцать сребреников! – вопила женщина, поворачиваясь в разные стороны. – С кем поделиться?

Человек двадцать, стоявших возле нее, бросились за Иудой.

В считаные мгновения жажда наживы превратила ревностных слушателей Савла в алчных животных. Еще недавно жаждавшие справедливости, они учуяли кровь, словно свора собак добычу.

В конце площади какой-то человек попытался преградить ему дорогу, но Искариот ударил его головой. Удар получился таким сильным, что бедняга свалился в грязь. Иуда чуть было не споткнулся, но удержал равновесие и скрылся от своих преследователей в переулках Старого города.

Обезумевшие при виде огня, лошади ржали и метались. Они бились о стенки конюшни, безуспешно пытаясь выбраться оттуда. Некоторые порвали уздечки. Другие, охваченные паникой, снесли барьер, за которым стояли, и разбегались во все стороны, стараясь найти место, где еще можно было дышать.

Лонгин вошел в эту жаровню, сбивая языки пламени, цеплявшиеся к его одежде. Широко раскрыв ворота, он выпускал животных одно за другим. Подгоняя их к выходу, он с тревогой смотрел по сторонам, разыскивая своего верного товарища. От запаха горелой плоти его начало тошнить. Когда он дошел до конца конюшни, ему уже едва хватало воздуха. Дым с запахом серы был настолько густым, что мало что было видно.

Закашлявшись от едкого дыма, он уже подумывал о том, чтобы вернуться обратно, когда наконец-то увидел свою лошадь. Пытаясь отвязаться, она зацепилась поводьями за горящую балку. Центурион одним ударом меча перерубил поводья, вскочил в седло и, крепко вцепившись в гриву, выскочил из обваливающейся конюшни, которую пожирало пламя.

Он в последний момент выбирался из этого пекла, а две оставшиеся внутри лошади издавали душераздирающие звуки. Сбруя, что была на них, загорелась, мгновенно превратив их в факелы. Ржа от ужаса, они вырвались из конюшни и помчались по улице, освещая ее горящей сбруей.

Сидя на своей лошади, Лонгин поймал за уздечку одно из вырвавшихся животных и потянул его за собой в переулок, где его должен был ждать Давид.

Дождется ли он меня? – спрашивал себя центурион.

Добравшись в условленное место, он увидел стоящего на коленях юношу с окровавленным телом Фарах на руках. Трибун спешился, привязал коней к столбу и подошел к нему.

– Давид… нужно уезжать, – пробормотал Лонгин, положив руку ему на плечо.

– Я без нее не поеду.

– Я тоже. Но хоронить ее здесь нельзя.

Давид поднял голову и пристально посмотрел на центуриона. По щекам у него катились слезы. Он был так потрясен, что был не в состоянии принять какое-либо решение, и просто смотрел, как его старший товарищ бережно берет на руки погибшую, словно любовник свою ненаглядную. Он уложил ее на свою лошадь, вскочил в седло, и казалось, что бездыханное тело Фарах прижалось к нему в холодном объятии.

Оставив позади Канафу, они остановились в пустыне, отделявшей их от Палестины. Деревьев здесь практически не было, но им удалось вырвать несколько кустов, срубить сухое дерево и соорудить что-то наподобие помоста из обрубков сучьев и веток. Они уложили тело Фарах ногами на восток, головой на запад в знак почитания египетских богов, в которых верили ее соплеменники.

Под черным, усеянным звездами небом они обложили тело своей подруги сухими ветками. Лонгин достал масло, смочил им два куска материи, намотал их на палки, поджег и протянул один из факелов Давиду. Остаток масла центурион вылил на ветки и на одежду умершей. Потом он повернулся к Давиду и кивком подозвал его.

Некоторое время они собирались с мыслями, глядя на то слабнущий, то разгорающийся огонь их факелов. Потом, мрачно посмотрев друг на друга, они, словно по команде, бросили их на ветки.

Масло загорелось мгновенно. Огонь расползался по дереву, перепрыгивая с ветки на листья, с коры на сучья. Вскоре жар стал невыносимым и им пришлось отойти на шаг. Пламя коснулось тела Фарах. Сначала загорелась ее одежда. Лонгин повернулся к Давиду и с удивлением отметил, что юноша испытывает чувство вины, это оно заставило его броситься к Фарах, чтобы просить у нее прощения. Как только он это сделал, трибун схватил его за плечи и прижал к земле.