Рене Манзор - Апокриф. Давид из Назарета

– Здесь нечего понимать, – заметил тот, наполняя свой бурдюк горячей кровью животного.

Давид подошел к нему, качаясь, с трудом передвигая ноги, настолько его истощили голод и жажда. Подойдя к трупу животного, он упал на колени.

– Благодарю тебя, друг, – проговорил он. – Ты спас мне… жизнь.

– Я тебя не спасал, – возразил человек. – Я лишь повиновался. Дух Божий позвал меня, и я откликнулся.

– Я не верю ни в какого Духа Божьего. – Давид вздохнул, пожимая плечами.

– А вот он, по крайней мере, в тебя верит, – сказал кочевник. – Последний раз, когда я тебя видел, ты был еще мальчишкой, одержимым мыслью отправиться в Иерусалим, чтобы праздновать там Пасху. А сейчас ты говоришь, как настоящий мужчина.

Давид замер на месте. Голос этого человека показался ему знакомым, но… это не мог быть…

– Дядя Шимон? – изумился он.

Зелот откинул капюшон, чтобы юноша мог его рассмотреть. Но здравый смысл брал верх над чувствами.

– Нет… это невозможно… Лонгин рассказал мне, что ты умер… что ты сражался с римлянами, наседавшими на тебя со всех сторон, и что…

– Мы с твоей матерью попали в засаду, устроенную Савлом, – перебил его Шимон. – Обращенный пришел нам на помощь. Он убивал своих собратьев ради нас, но… я умер, так и не увидев, чем закончился бой.

Юноша не верил своим глазам.

– Но… если ты умер… как же ты…

Давид прикоснулся к его лицу, чтобы убедиться, что перед ним реальный человек.

– Так это ты, дядя…

– Фома, – улыбаясь, произнес зелот. – Ты веришь, потому что видишь меня? «Блажены те, кто верит, не видя», – говорил мой брат. Умерев, наши близкие не покидают нас, Давид. Они постоянно возле нас. Они ведут нас и дают советы.

– А мама тоже с тобой? Я хочу ее увидеть. Я хочу обнять ее в последний раз. С тех пор как она меня покинула, моя жизнь утратила всякий смысл…

– Она не покинула тебя, Давид. Она возле тебя прямо сейчас. Это не умершие покидают нас, а мы покидаем их, переставая верить в их существование. Однако для того, чтобы их увидеть, достаточно лишь сомкнуть глаза.

Давид зажмурился и стал ждать, когда рассеется тьма.

– Я ее не вижу! – со всхлипом воскликнул он. – Я ее не вижу! Научи меня это делать, дядя Шимон, прошу тебя!

Тогда зелот отложил бурдюк в сторону и, обняв племянника окровавленными руками, стал его поучать:

– Нельзя научиться видеть мертвых, как учатся ходить, Давид. Дух Божий позволил тебе увидеть меня. Ты должен открыть себя для него, прежде чем Зло займет место сомнения в твоем сердце. Зло всегда проникает в пустоту.

Давид вздрогнул при этих словах: он чувствовал себя таким опустошенным!

– Ты знал, что мой отец жив? – осмелился спросить юноша.

– Не при жизни, но… меня не огорчает то, что от меня это скрывали. Твои мать и отец знали, что я неудержим. А я всегда знал, что Иешуа не просто мой старший брат. Он не покидал нас, тебе это известно? Он покинул самого себя, свой человеческий облик. Он хотел лишь одного: стать плотником в Назарете, трудиться в мастерской твоего дедушки Иосифа. Но он встретился с Господом в пустыне и открылся ему.

Казалось, эти слова успокоили Давида. Когда Шимон протянул ему бурдюк с горячей кровью лошади, он не осмелился пить из него. Чтобы помочь Давиду преодолеть это неприятие, зелот показал ему пример. Он пил кровь с такой жадностью, что было слышно, как он ее глотает, как она течет по его горлу, и юноша решился взять бурдюк.

– Потихоньку, потихоньку, – советовал ему чей-то голос.

Давид сделал несколько глотков, закашлялся и снова стал пить из бурдюка, на этот раз уже не так жадно. Вскоре жидкость напитала его плоть и он немного взбодрился.

Он лежал на спине, наполовину засыпанный песком. Изнуренный бурей, голодом и жаждой, он, по всей видимости, потерял сознание. Протерев глаза, он увидел своего спасителя. На коленях перед ним стоял не Шимон, а Лонгин.

– А где… Фарах? – пробормотал Давид.

– Я здесь! – отозвалась юная египтянка.

Она сидела возле головы лежащей на боку лошади, которая была жива. Фарах поила ее с ладоней.

Лонгин смел песок с одежды своего подопечного и сказал:

– Я счастлив, что нашел тебя, мой мальчик.

– А я нет, – вздохнул изнеможенный Давид. – Я не пойду… к моему отцу, ты меня слышишь, римлянин? Ты можешь связать меня, если хочешь… но я удеру… при первой же возможности.

– Я в этом не сомневаюсь, – сказал центурион, склоняя голову.

– Если бы мать была здесь… – продолжал юноша, с трудом ворочая языком, – я бы сказал ей… то же самое. И на этот раз она бы меня услышала… потому что я уже не… «мальчик». Мой отец сделал свой выбор… изгнание. И я должен… его уважать. Люди, которых мы любим, не принадлежат нам… Любить – это значит… давать право выбора.