Рене Манзор - Апокриф. Давид из Назарета

Главарь рассмеялся, чем тут же воспользовалась Фарах: достав из рукава кинжал, она воткнула его ему в горло. В это время Давид выпустил первую стрелу, которая тут же окрасилась кровью одного из ам-хаарец.

Лонгин молниеносно набросился на разбойников. Меч, который он держал в правой руке, рассек лицо первому, а левой рукой он вспорол живот второму. Оба тут же упали на колени, безуспешно пытаясь удержать кто мозги, а кто кишки.

Фарах оказалась в самом центре схватки, хотя и была совсем неподходяще вооружена для этого. Она отбилась кинжалом от бандита с вилами, увернулась от еще одного с топором, проскочила мимо третьего с косой, чтобы нанести ему удар между ног. Тот сразу же свалился замертво.

Ни одна стрела Давида не пролетела мимо цели, укладывая противников Лонгина и Фарах, порой еще до того, как те оказывались в затруднительном положении.

Когда бойня закончилась, троица стала всматриваться в сумерки в поисках противников. Но они уже все лежали на земле. Тяжело дыша, Лонгин, Давид и Фарах стали осматривать друг друга, удивляясь тому, что остались живыми.

– Никто не ранен? – спросил Лонгин.

– Не думаю. Да нет! – ответил Давид, еще не остывший после схватки.

– Где ты научилась так сражаться, девочка?

– На улице, римлянин. Это хорошая школа для тех, у кого нет другой.

Они слишком долго глядели друг на друга, как завороженные. Смутившись, центурион первым отвел взгляд. Потом Фарах взяла свое седло и как бы невзначай бросила:

– Ну что, едем?

– Только после того, как похороним наших мертвецов, – запротестовал Давид.

– Ты что, смеешься? – возразила Фарах. – «Наши мертвецы», как ты их назвал, нас бы хоронить не стали. Они, пожалуй, даже надругались бы над нашими трупами.

– Это не повод оставлять их на съедение диким зверям.

– Как раз наоборот! Именно этого они и заслуживают.

– Не тебе решать, кто что заслуживает, – прервал ее Лонгин. – На то есть Бог. Оставить тело непогребенным – значит лишить свою душу бессмертия.

Давид посмотрел на центуриона, удивленный тем, что римский трибун рассуждает, как человек более крепкой веры, чем он.

– Ты иудей или римлянин? – удивилась Фарах.

– Назарянин. Но римляне тоже верят в жизнь после смерти, понятно?

– Ты и в самом деле веришь в эту ахинею?

– Достаточно для того, чтобы похоронить этих людей. Пойдем, поможешь нам, вместо того чтобы болтать.

Рим, Италия

С задрапированными колоннами и развешенными знаменами Via Sacra [33] Священная дорога – главная дорога Римского форума, по которой проходили триумфальные шествия. приняла торжественный вид. Рим встречал своего нового императора, и на этот день были запланированы празднества. Игры в цирке должны были состояться в честь Гая Юлия Цезаря Августа Германика, которого никто больше не осмеливался называть Калигулой из страха лишиться жизни.

Ни одна деталь, связанная с передачей власти, не ускользнула от внимания Макрона, префекта претории, – ни организация похорон Тиберия, ни усыновление Гемелла. Что касается монарха, то теперь его профиль будет красоваться на монетах империи.

Но всего этого было недостаточно. Калигула тайно мечтал стать богом. Не посмертно, как это было с Августом или великим Юлием Цезарем, а при жизни. Единственным богом, как у иудеев, богочеловеком, творящим чудеса, как Иешуа из Назарета, чьи реликвии у него украл Иуда.

– Кстати, тебе удалось выяснить местонахождение этого чертового Искариота? – спросил Калигула у Макрона, поднимаясь по большой лестнице императорского дворца.

– Его заметили недели три тому назад, Цезарь, в порту Остии, когда он садился на корабль, отправлявшийся в Сирию.

– И что? Ты рассчитываешь, что твоему императору понравятся новости трехнедельной давности?

– Нет, Цезарь, но…

– Я не хочу больше слышать твои «но»! – рявкнул Калигула так, что содрогнулись своды Палатина. – С сегодняшнего дня любой, кто произнесет это слово в моем присутствии, будет казнен, я ясно выразился?

– Совершенно ясно, Цезарь.

Они вошли в просторный коридор из белого мрамора.

– Этот Иуда Искариот является врагом номер один Рима, – продолжал Калигула. – Я хочу, чтобы за его голову назначили цену, а его портреты висели во всех уголках империи.

– Будет сделано, Цезарь. Я уже сообщил легату в Сирии. Вителлий заверил меня, что все корабли, которые будут прибывать к сирийским берегам, будут обысканы, а пассажиры досмотрены.