Рене Манзор - Апокриф. Давид из Назарета

Легионеры тут же достали по стреле из своих колчанов и натянули тетивы. Пот ручейками стекал по лбу Макрона. Он чувствовал, как взгляды стоящих за ним людей сверлят ему затылок. Тогда префект посмотрел на Луция, и помощник Пилата отвел глаза.

– Прицелиться…

Лучники направили луки на детей, вызвав крики ужаса у стоящих на крепостной стене их родителей. Лицо Мии осунулось от осознания того, что за это массовое убийство она будет в ответе. Одна из матерей спускавшихся детей набросилась на Варавву, выкрикивая проклятия.

Давид обратился к Лонгину:

– Нужно что-нибудь предпринять!

– Ничего нельзя сделать, Давид. Их лучники стоят вне досягаемости наших стрел. Думаю, они скорее ранят детей, чем убьют.

Маленькая группка уже дошла до подножия горы и теперь, не скрываясь, двигалась по направлению к лагерю.

– Давай подождем, прокуратор, надо обсудить это.

– Здесь нечего обсуждать, Макрон! – осадил префекта Пилат. – Я прокуратор этой провинции, и я уже принял решение! Что касается тебя, раз у тебя нервы не в порядке, я освобождаю тебя от твоих обязанностей до нового приказа!

После этого выкрика наступила гробовая тишина. Легионеры переглядывались, не зная, что и думать.

– Ты не властен освобождать меня от моих обязанностей, – заявил Макрон. – Я – префект преторианской гвардии и подчиняюсь только приказам императора.

– Луций, – заорал Пилат, – прекрати этот бунт! И избавь меня от этого труса! Лучники! Целься!

Макрон повернулся к Луцию и предостерег его:

– Подумай хорошенько, центурион, кому ты должен подчиняться. Лишившемуся рассудка прокуратору провинции или префекту преторианской гвардии, которому император доверяет свою жизнь.

Как только первосвященник заметил, что лучники подняли свои луки, он велел испуганным детям стать за его спиной, чтобы он послужил для них живым щитом. А затем он приказал им продолжать петь, чтобы Бог услышал их мольбы и защитил их.

– Не стрелять! – закричал Макрон. – Приказ императора!

Приведенные в трепет таким заявлением, лучники опустили луки и стали растерянно переглядываться.

– Легионеры Третьего легиона! – продолжал Макрон. – Понтий Пилат, прокуратор Иудеи, более не в состоянии здраво мыслить, а значит, выполнять свои обязанности. Он должен ответить за свои ошибки перед императором, сенатом и римским народом, а пока я, Квинт Невий Макрон, префект преторианской гвардии и императорский посланник по особым поручениям, отправляю его под арест. Предупредите вашего легата, чтобы он принес присягу на верность.

Пилат посмотрел на своего помощника, уверенный, что одного лишь взгляда его начальника будет достаточно, чтобы тот не выполнил приказ префекта, но для солдата старшинство превыше преданности.

– Флавий и Гракх! Отведите прокуратора в его палатку, – приказал Луций.

Прежде чем отправиться туда со своими тюремщиками, Пилат повернулся к Каифе, который уже входил в лагерь в окружении трех десятков детей, спасенных им. По глазам прокуратора первосвященник мог прочитать, чего ему будет стоить это спасение.

Макрон какое-то время пристально вглядывался в лица легионеров, которые все еще не пришли в себя после событий, свидетелями которых стали, а потом объявил:

– Воины Третьего легиона, если кто-нибудь из вас не одобряет того, что я только что сделал, пусть считает себя свободным от выполнения своего долга и немедленно покинет лагерь.

Он ждал их реакции. Никто из них даже не шелохнулся.

Наступила ночь, темная и безлунная, заставляющая каждого искать свет в глубине своей души. Все на Гаризиме надолго замолкли. Перед глазами каждого осажденного, погруженного в собственные мысли, пролетела все прожитая до этой битвы жизнь. И в основном увиденное никому не понравилось. За каждым «мне бы следовало сделать» шло «если бы я знал», и угрызения совести пробуждали в каждом желание прожить еще несколько дней, чтобы попытаться исправиться. Убивать завтра, чтобы не быть убитым. Уничтожить чужую жизнь, чтобы получить шанс исправить свою. Таково было решение, принятое каждым.

Но постепенно воображение уступало место реальности. Молчание лишь усиливало страх, и, как в детстве, казалось, что призраки, спрятавшиеся во тьме, готовы украсть у вас душу, как только вы утратите бдительность. Самые безобидные звуки говорили об опасности. Ветер нашептывал какие-то непонятные послания, а кузнечики о чем-то сговаривались. Самые опытные воины были подвержены такому бреду, и Давид в преддверии своего боевого крещения не был исключением.