Людмила Шелгунова - Русские исторические рассказы [Совр. орф.]

— Надо кричать, чтобы пришел кто-нибудь, — проговорил князь.

Они с Георгием принялись кричать, но Иваныч был прав: в такой ветер в лесу нельзя было слышать голосов.

Князь спустился к речонке, и на другом берегу увидал какую-то груду. Груда эта оказалась из пней, приготовленных для выгонки смолы, и тут же была первобытного устройства яма.

Князь вернулся.

— Несем больного, — сказал он, — тут гонят деготь, и протоптана дорожка; значит, и жилье неподалеку.

Георгий снял с себя кафтан, выломал два шеста, и кушаком своим и Всеволодовым привязал его к шестам. Они уложили носилки выломанными мягкими еловыми ветвями, положили на них Павла, и тихо стали спускаться к реке.

а версту от реки Волхова, на берегу небольшой речонки, быстро несущейся в Волхов, стояла целая маленькая усадьба. Хижинка была маленькая, но при ней был большой двор, огород и какие-то службы. За обнесенным изгородью двором целыми грудами были навалены бочки из под дегтя; тут же лежала вытащенная на берег лодка, с веслами.

На берегу стояла девочка, лет четырнадцати, с сильно загорелым лицом, руками и босыми ногами, которые она то и дело поднимала, чтобы согнать назойливых комаров, хотя по времени года их было уже мало. Она была в холщовой рубашке и в синем набивном сарафане, а светлые волосы ее так и разлетались по ветру.

Это была дочь дегтяника, Паша, и теперь она поджидала отца и брата, еще до свету уехавших в Новгород с дегтем. Она с тревогой смотрела вниз по реке, и ей становилось жутко, так как солнце было близко К закату. К вечеру ветер стих, и лесная тишина, как показалось девочке, нарушалась какими-то непривычными звуками. Девочка обернулась и, взглянув в верх по реке, так и замерла от испуга. К ней шли какие-то совсем незнакомые ей люди, и несли что-то на носилках. Лицо одного из бояр показалось ей неприятным, и она еще более испугалась, но, взглянув на другого, успокоилась.

— Отвори-ка нам, девочка, сени, — повелительно сказал князь.

Девочка с ужасом смотрела на него и не трогалась с места.

— Ну, чего рот-то разинула! — Крикнул человек с неприятным лицом, — отворяй добром и калитку и сени. Это Князь новгородский, он ослушников в Волхов швыряет.

— Нет, нет, — девочка, ничего я тебе дурного не сделаю. Боярин Георгий шутит. Отвори, милая; видишь, какое у нас случилось несчастие.

Паша взглянула на носилки и увидала бледное молодое лицо и большие карие глаза, с укором и с мольбой глядевшие на нее.

Она в один миг забыла всякий страх, распахнула калитку и, вбежав на крылечко, открыла дверь, и не успели еще князь и боярин пройти двор, как она вынесла скамью и, поставив ее посреди сеней, побежала за другой, чтобы поставить ее рядом.

— Умница, — проговорил князь.

— У нас есть и перина, — сказала она.

— Неси.

На лавки была положена широкая и довольно короткая перина, и раненого положили с пола на постель.

— Пить! — Проговорил он. — Воды!

Паша мигом принесла воды, и когда больной успокоился, то князь распорядился, чтобы больного раздеть и осмотреть, для чего он взял нож и разрезал на нем кафтан.

Плечи, грудь и руки были исцарапаны и искусаны.

— Да где же, девочка, твоя мать? — спросил князь, — ты бы прислала ее нам помочь. А где отец?

— Мать недавно умерла, а отец с братом увезли деготь в Новгород. С часу на час жду их, — отвечала Паша.

— Нет ли тряпок?

— Есть.

Паша открыла грубо сколоченный ящик и подала тряпок.

— Мать твоя была, видно, горожанка? — спросил князь.

— Монастырская была она. Все умела делать и меня научила.

Паша сердито взглянула на Мирославича, который с затаенной злобой сдернул с отрока рубашку, вследствие чего тот застонал. Простая девочка сразу почувствовала, что этот неприятный человек ненавидел юношу, и испугалась за него.

— Оставь, — сказала она, — я все сделаю одна.

Она обмыла раны, и приложила к ним мокрые тряпки, а затем сбегала куда-то во двор и принесла паутины, которой и стала закладывать окровавленные места.

Солнце, между тем, село, и та же Паша, вздув, огня зажгла лучину и всунула концом в стену.

— Что же нам делать? — Обратился князь за советом к Мирославичу.

— И ума не приложу. Не знаю ведь, где мы, — отвечал Георгий.