Леонид Дайнеко - Железные желуди

Рыцари были удивлены, услышав в литовской глуши родную речь. Их предводитель, рыжеволосый саксонский граф Удо, преклонив перед монахом колена, участливо спросил, как святой отец очутился здесь и не обижают ли его туземцы. Сиверт на радостях, что говорит с земляками, подробно рассказал о себе, о своем пленении, не упомянув, однако, ни словом своего давнишнего друга и патрона Фридриха II Гогенштауфена. Со светлой слезою на глазу просил он рыцарей и ландскнехтов быть верными апо­стольскому престолу, не щадить сил и жизни в противо­стоянии с дьяволом. Кто же изменит, станет отступником, тому грозил голодом, живописал, как он в знойной пустыне будет пить кровь собственного тела.

- Умрем за папу! - кричали рыцари, гремя о щиты мечами.

- За папу и за короля Миндовга, - поправил их Сиверт. - Сей христолюбивый неофит сделался нашим верным союз­ником.

- Умрем за Миндовга! - и не подумали возражать рыцари.

Граф Удо, узнав, что монах едет в Новогородок, тут же отрядил для его охраны часть своих подчиненных: литов­ские конники в звериных шкурах не внушали ему доверия. Разве может звериная лесная шерсть сравниться с железом кованых доспехов?

Сиверт обрадовался. Да, душа его парила в поднебесье, но телом он пока еще пребывал на земле и отлично знал, какое множество напастей поджидает на каждом шагу бренную плоть.

- Дарую вам отпущение всех грехов, - прочувствованно сказал он рыцарям.

Однако в Новогородок ни литовцев, ни ливонцев не пус­тили. Лишь самому монаху с его слугой Морицем было дозволено проехать по улицам посада. О том же, чтобы по­пасть на детинец, и речи пока не шло.

- Князь Войшелк Миндовгович в отъезде, - объяснили Сиверту, хотя доминиканец достоверно знал, что тот в Новогородке. "Этот православный фанатик не хочет со мною разговаривать, - отметил про себя монах. - Ничего - я обожду. Крепости берут не только силой, но и терпением".

С жадным любопытством присматривался Сиверт к по­садскому люду. В большинстве это был народ рослый, то с серыми, то с синими глазами. Волосы - цвета воронова крыла и светлого льна. Кроме этого самого льна они сеяли рожь и полбу - пшеницу с ломким колосом. Монах и раньше едал их хлеб - лепешки и караваи. Хлеб ему очень нравился, чувствовалось, что он дает силу. Выращивали также новогородокцы чечевицу, бобы, капусту, морковь, укроп, лук, чеснок, коноплю. За городским валом паслись огромные табуны коней, принадлежащие князю и боярам. Сиверт и раньше слышал, а теперь еще раз убедился, что здешние христиане с должным благоговением ходят в цер­ковь, но это отнюдь не мешает им дома молиться "скот­скому" богу Велесу.

Поселили Сиверта с Морицем в притворе храма Бориса и Глеба. Перед этим с доминиканцем имел беседу новогородокский иерей Анисим, "хитрый человек с холодными гла­зами", - так подумал на его счет Сиверт.

- С возвращением князя Войшелка вам отведут покой в княжьем тереме на детинце, - пообещал Анисим и принял­ся расспрашивать о Риме и Риге, об отношениях Миндовга с ливонцами. Сиверт отвечал на все вопросы с подробно­стями, а сам скользил оценивающим взглядом по богатому убранству ризницы, по серебряным и золотым окладам икон, по нарядным переплетам книг Ветхого и Нового За­вета.

Выслушав Сиверта, Анисим вздохнул:

- В тяжких трудах проходит земная жизнь человека.

На что доминиканец, сурово сведя брови, заметил:

- Еще апостолом Павлом сказано: "Кто не работает, тот не ест".

Дня три или четыре, пока жили в церковном притворе, почти целиком ушли на то, чтобы как можно больше выведать о Войшелке. Особенно занимал Сиверта вопрос: какие силы возвели Миндовгова сына на новогородокский столец? Вот что удалось ему вызнать. Миндовг никогда не пускал в ход против Новогородка оружие, а будучи изгнанным из Литвы, стал наемным, или подручным, князем у местного боярства и купечества. Вернув себе с помощью новогородокцев Литву, рутский кунигас почуял силу и возна­мерился поставить своих недавних заступников и благодетелей на колени. Для этого прежде всего нужно было сбро­сить здешнего князя Изяслава Ваеильковича из рода менских Глебовичей. Однако не Миндовг сбросил Изяслава. Поднялись против князя купечество и часть бояр, которые хотели сами "справоватися", хотели, чтобы торговый путь из русинов в немцы был "чист", "без рубежа". Ясное дело, примером им послужили Новгород и Полоцек, где головой всему было вече. Кто таков там князь? Наемник, человек пришлый. Сегодня его славят, восхваляют, а завтра, коли что не так, гонят вон с детинца и из посада. Князь со своею дружиной служит тем, кто громче других кричит на вече, за "прокорм", ибо сам беден, как церковная мышь. О таких говорят: "На ноге сафьян скрипит, а в котле шиш кипит". Изяслав прознал о заговоре против него, похватал зачин­щиков и жестоко расправился с ними. Братолюбами назы­вали себя те люди. Но тут созрел другой заговор: Изяслава прижали в его же тереме и вынудили ехать в Свислочь. Са­мое удивительное, что заговорщиков поддержал сын Изяслава княжич Далибор-Глеб. Сын поднял руку на отца. Что ж, для доминиканца такое не было в новинку. Там, где идет борьба за власть, молчит голос крови. Случалось подобное и в Риме, и в Лионе. Сыновья сажали отцов в железные клетки, морили голодом, кипящей смолой поили, как черти в пекле. Удивляло Сиверта другое: Далибор, когда убрали и сослали в Свислочь его отца, мог сам стать новогородокским князем, бояре и купцы отдавали ему княжескую шапкy, но он отказался. Причем отказался в пользу Миндовга, а потом Войшелка. Этого Сиверт не мог взять в толк. Что за белая ворона объявилась в Новогородке? Да за власть надо цепляться не то что руками - зубами. Жизнь на земле пе­ременчива. На перстне высокомудрого царя Соломона бы­ло вырезано: "И это пройдет". Неизменна только жажда власти. Оставайся императором, королем, князем до тех пор, пока не подожгут твой дом, пока на хребте облезлой водовозной кобылы не вывезут тебя, осмеянного и опле­ванного, из города. А этот княжич по собственной воле от­дал власть. "Не верю, - сказал себе Сиверт. - То ли Бог от­нял у него разум, то ли некая сила вынудила его отойти в сторону, в тень". Любопытному монаху уже мерещилась встреча с загадочным отпрыском Изяслава.