Леонид Дайнеко - Железные желуди

Обо всем этом решил кунигас потолковать с Сивертом. Призвал того к себе. Монах вошел, поклонился. Смотрел выжидательно.

- Тебя не обижают в Руте? - спросил Миндовг.

- Я живу в твоем городе, великий король, как в райском саду.

- Не врешь? - прищурился Миндовг.

- Клянусь золотистыми волосами Девы Марии.

Ответ кунигасу понравился. Он понимал, что доминика­нец хитрит, что клятва его не из тех, которые к чему-то обязывают, - у христиан принято клясться святым крестом - но пришлись по душе те легкость и доверительность, что были в его словах.

- А почему ты стал монахом?

Сиверт словно ждал этого вопроса. Долго и пылко гово­рил о том, что среди людей разбросил черную паутину дья­вол, ловец человеческих душ, что надо неустанно сражать­ся против него, дабы обрести жизнь вечную, ибо с того све­та, из земной юдоли, время приберет всех и каждого. При­знался, что ненавидит свое тело, свою греховную плоть. Задумаешься о Боге, о сонме святых мучеников, а тут - у-р-р-р - в животе. Так бы и разодрал себе когтями проклятый требух!

После этого разговора Миндовг уснул не сразу. Лежал в нумасе с открытыми глазами, вслушивался в трепетное ды­хание ночи, вспоминал далекое уже детство своих сыновей. Как верили они ему тогда, как любили его! Каждое отцов­ское слово почтительно и бережно принимали в душу, как принимает серебряный грош шкатулка-копилка. "Пусть бы они так и оставались детьми", - бывало, думал он. Но вы­росли Руклюс с Рупинасом, но Войшелк давно уже мужчи­на, кунигас. Повзрослели сыновья, да нет от них радости отцу. Что до младших, то тут еще можно питать какие-то надежды, а вот Войшелк совсем стал чужим. Не скажешь ему: "Иди, сын, по моим стопам". Своя дорога, свои голо­ва и глаза у него. Врагом становится старший сын, И это его намерение пойти в монастырь, постричься не столь без­обидно и бессмысленно, как думалось раньше. Сиверт, мудрая ливонская лиса, за планами Войшелка видит жажду единовластия в Новогородке и Литве.

Черная глухая ночь смотрела на Миндовга из всех углов, а он, раззадоривая и распаляя себя, думал и думал о Войшелке. К власти рвется первенец. Хочет власть церковную и власть светскую забрать в один кулак, как Римский Папа, как сарацинский халиф. Хочет, чтобы все видели в нем праведника. Видел таких праведников он, кунигас. В лес­ном монастыре они всячески истязали себя: морили плоть голодом, перетаскивали с места на место громадные камни, кормили своим телом комаров и мошкару. И хвастались, что их монастырь, как море, - оно не терпит в своих бере­гах гнили, вышвыривает ее вон. А сами подслушивали, о чем говорится в соседних кельях, прикладывая к стенам та­релки из белой ромейской глины, а к тарелкам - уши.

Так и не придумал кунигас, чем отплатить Новогородку за полученную оплеуху. Идти войной не выпадало. Жемай­тийцы, ятвяги, половцы с галичанами опять наступали со всех сторон. Никого не смущало, что Миндовг согласился принять католичество и что поехали к папе его послы. Не хотели слышать и о том, что рижские золотых дел мастера уже трудятся над королевской короной для него. При таких обстоятельствах нельзя было ссориться с гордым Новогородком. Наоборот - надо было как можно скорее протянуть руку примирения, забыть все свои обиды. И хотя это реше­ние далось кунигасу нелегко - попробуй-ка безмятежно улыбаться, когда зуб у тебя разносит от боли, - он все же пошел на него. Для начала надумал послать в Новогородок Сиверта. Доминиканец к тому времени стал духовником княгини Марты, и та не могла им нахвалиться.

Сиверт охотно согласился. Он уже не чувствовал себя пленником: во-первых, кунигас вернулся из Ливонии слу­гой и чуть ли не ставленником Рима, во-вторых, неслыхан­ными щедротами осыпала монаха Марта. "Я - крылатое христианское семечко, - вдохновенно размышлял Сиверт. - Ветер судьбы, который направляет Господь, занес меня в эту пустыню, в этот дикий край, чтобы тут со временем расцвел дивный сад Христовой веры".

С собой доминиканец взял Морица и десяток литовских конников, облаченных в звериные шкуры. Это очень льстило монаху. Он казался себе библейским пророком, выводящим слепые души из трясины, из мрака на свет Божий.

При выезде из Руты повстречали отряд ливонских рыцарей: магистр Андрей Стырланд слал Миндовгу подкрепление. И хотя отряд был невелик, а рыцари и ландскнехты выглядели изможденными, душа у Сиверта преисполнилась звонкой радости.

- Дети мои, - восторженно возгласил он, - вас направил сюда сам Христос!