Леонид Дайнеко - Железные желуди

Его, как и всех остальных, извлекли из-под обгоревших ошметков шатра ландскнехты. Мориц доволок монаха до речного берега, напоил по-осеннему чистой водой.

- Что это было? - вяло спросил у него Сиверт.

- Небесный огонь, - с обычной своей уверенностью до­ложил Мориц. - Шатра как не бывало. Все рыцари живы, кроме Мартина Голина, который сделался черен лицом, как эфиоп, а носа и ушей лишился напрочь.

Столь жуткая и неожиданная смерть предводителя по­вергла в ужас рыцарей, не говоря уже о ландскнехтах и оруженосцах. Польский князь Збышка Сулимчик тотчас отбыл со своими людьми в Краков, ибо узрел в гибели Мартина Голина грозное предзнаменование. Следом за ним исчезли три английских рыцаря. Ландскнехты разбегались ватагами. Отряд возглавил граф Энгельберт из Майнца. Он сурово обошелся с трусами: приказал повесить двух ору­женосцев. Но не столько его жестокость уберегла отряд отдальнейшего распада, сколько сознание того, что их окру­жают вооруженные язычники, которые, как известно, всех, кого берут в плен, сжигают на жертвенных кострах.

- Лучше быть похороненным по христианскому обряду в родной земле, чем развеяться пеплом в богопротивной Литве, - внушал тем, кто ослабевал духом, Сиверт.

- Как же добраться до родной христианской земли? - спрашивали его.

- Надо вот эту землю сделать христианской, - реши­тельно тыкал ногой в то место, на котором стоял, монах. Но он заметил: хотя все в знак согласия кивали головами, да­леко не все были согласны с ним в душе. Страх обессили­вал людей.

Комтур Дитрих сказал как-то Сиверту, когда никого не было рядом:

- Все мы напоминаем сейчас мудреца Сократа.

- Чем же? - удивился монах.

- Сократ в темнице тридцать дней ждал исполнения смертного приговора. Он знал, что умрет непременно, но не раньше, чем вернется с Делоса священный корабль. Мы тоже тут умрем. Знать бы только, когда придет наш ко­рабль.

- Сын мой, - пристально посмотрел на комтура Сиверт, - очень уж мрачны твои мысли. Молись, и Христос озарит душу твою светом покоя и радости.

А спустя два дня хмурым ветреным утром на узкой лес­ной дороге тысячи и тысячи язычников с двух сторон напа­ли на отряд Энгельберта. Рыцари избегали лесных дорог, где их тяжелые кони чувствовали себя стесненно, но весь этот край был лесным, и иногда выбора не оставалось. Это был как раз такой случай. Короткие копья-сулицы и дроти­ки густым дождем обрушились на христиан. С тяжелым стоном пошли вниз и легли поперек дороги старые, десяти­саженной высоты ели. От яростных кликов содрогнулся лес. В звериных шкурах, с непомерно большими головами (они в целях маскировки были увиты плетями плауна и ветвями плакучих берез), ощетинившись копьями и рога­тинами, ринулись язычники на рыцарей. С придорожных деревьев летели на них дымящиеся головни, увесистые чурки, камни. Десятка два рыцарей вместе со своими конями сорвались в ловчую яму. Оттуда слышались проклятия, предсмертное храпение коней.

Сиверт с Морицем прибились к ландскнехтам. Те с колена без устали лупили из арбалетов. Это получалось у них хорошо: целая гора убитых и раненых язычников выросла на дороге. Разгоряченный Сиверт - он изрядно намахался мечом - на миг прислонился спиною к березе, снял с голо­вы шлем: пусть тело ощутит дуновение ветра. Рядом выби­вал зубами дробь от страха Мориц.

- Что с нами будет, святой отец?

- На все воля Божья, - раздумчиво проговорил монах. - Бог направил против нас свой меч, хотя и вложил его в языческие руки.

В это время среди нападавших послышалось:

- Дорогу новогородокским лучникам!

- Пусть они покажут песьим головам, почем фунт лиха!

Ряды язычников расступились, и вперед вышло до полу­сотни молодцов, вооруженных луками. Были они в остро­конечных шлемах, в длинных, мелкокованных кольчугах.

- Русины из Новогородка, - упавшим голосом произнес Сиверт. Он понял, что жить им с Морицем осталось всего ничего.

Мориц подумал о том же самом, когда увидел за спина­ми у новогородокских лучников полнехонькие колчаны стрел. Но внезапно у него зародилась надежда.

- Они же христиане! - вскричал он. - Почему граф Эн­гельберт не спускает свой штандарт? Такой ли уж грех нам, христианам, сдаться в плен христианскому войску?

Сиверт, морщась от истошных воплей Морица, с ожида­нием вглядывался туда, где реял именной знак Энгельберта: на белом поле золотой иерусалимский крест поверх чер­ного, тевтонского. Монаху и самому хотелось, чтобы некая сила встала на пути полета новогородокских стрел. И чего медлит этот тугодум? Язычников же втрое больше, чем христиан. И все пути к отступлению отрезаны.