Леонид Дайнеко - Железные желуди

- Козлейка, - потрясенно прошептал Бачила. - А говори­ли же, Миндовг его сжег.

У медника подкосились ноги, он как стоял, так и сел на землю. Далибор, чтобы не выдать себя, примостился с ним рядом, напряг слух. Ветер дул в их сторону, доносил доб­родушное сытое похрюкивание Жернаса, ласковый говорок Козлейки. Бывший Миндовгов любимец почесывал кабана за ухом, бубнил:

- Желудь с дубов валится, землю устилает. Начинай сно­ва скликать своих братьев, Жернас. Много отменной еды ждет тебя в алке.

Он прищурил глаза, усмехнулся - вот-вот по-кошачьи выгнет спину, но вдруг тень тревоги легла на его лицо, он резко обернулся, прислушался. Далибор с Бачилой пере­стали дышать.

- Жду тебя, Жернас, - успокаиваясь, светлея лицом, сно­ва заговорил Козлейка. - Мы с тобой счастливчики. Кто, кроме тебя, ел желуди из-под священного дуба? Никто! Я же - единственный среди людей! - погасил священный Знич. Знал бы ты, какое это счастье! Да ты знаешь, потому что ты умнее иного человека. Мы с тобою делали и будем делать то, что Пяркунас и все боги запретили остальным под страхом жесточайшей кары. Не это ли и есть счастье?

Он, упиваясь собою, закрыл глаза. А Далибора трясло от гнева и возмущения. До боли в пальцах он сжал кулаки, с отвращением смотрел на маленького человечка и на гро­мадного кабана. "Такие жернасы и такие козлейки плодят и множат зло на свете, - думал он. - По крови, по костям собратьев рвутся они к своему корыту. Пусть горит песок и трещит по швам небо - им нужно только одно: жрать! Проклятые! Пусть ведут на смерть родного отца, пусть надругаются над родною землей, пусть слепым вражьим плугом перепахивают могилу матери - им нужно одно: жрать! Так нет же!"

Он рывком вскочил на ноги, побежал к своим дружинни­кам. Немного погодя большая ватага вооруженных людей вывалилась из дубравы и устремилась на Жернаса и Коз­лейку.

- Ату! - кричали дружинники.

- Бей их!

- Гони эту мразь в болото!

Жернас ринулся было на людскую стену, но был встре­чен пиками, топорами, дубинами. С окровавленным рылом, поджав хвост, он стал пятиться к речушке. Маленькие, глу­боко сидящие глаза цепко отмечали все, что угрожало или могло угрожать ему.

В это время Козлейка, разбрызгивая затхлую черную во­ду, перебегал на другой берег. Едва ли он видел, как рассы­пались перед ним, прятались кто куда многолапые серебри­сто-серые пауки, жуки-плавунцы. Ожиревшая водяная кры­са не успела увернуться, взвизгнула под ногой. Стрела на­стигла Козлейку, когда он уже карабкался на вязкий, рас­квашенный дождями берег.

Жернас краем глаза увидел, как запнулся, а потом опус­тился на колени и пополз в ломкий тростник его приятель, самый лучший, самый умный из людей. Черная ярость уда­рила в голову, чуть ли не разорвала ее. Кабан ошалело бро­сился вперед. Могучее тело тараном вошло в толпу, и люди в ужасе расступились. Двух или трех дружинников Жернас оставил лежать на земле. Далибору оцарапал бок. Но снова взметнулись и с силой опустились на щетинистый загривок и на череп дубины с топорами. Жернас разинул пасть, и Бачила, вставший у него на пути, успел метнуть, вогнать в это ужасающее жерло свою кожаную торбу-суму. В торбе запасливый медник носил хлеб, кресало, трут. Там же на­шлось место и железным желудям, на которые не поску­пился в новогородокской кузенке Бессмертный Кондрат.

- Подавись! - крикнул Бачила,

Жернас обернулся было на него, но тут же вслед за Козлейкой бросился в речку. Волна ударила в берег, когда он уже нетвердо, клонясь то в одну, то в другую сторону, брел по воде.

- Не надо догонять, - махнул рукой Далибор. Все смот­рели, как гора мяса и сала выползает на берег, как замед­ленно углубляется в камыши, оставляя за собою кровавый след. Через два дня над болотом закружило воронье...

В это же самое время отсчитывал свои последние дни Миндовг. Ему казалось, что в крае наконец наступили мир и покой, что его полюбили все: и смерды, и ремесные лю­ди, и купцы, и бояре, и удельные князья. Что давно высохла и ушла без следа в землю кровь его противников, в том числе и близких убиенных им людей. Марфа по ночам да­рила кунигасу свою женскую нежность. Мягко светились под рассветным солнцем августовские росы 1263 года...

Но покой был обманчив. Всяк, у кого была сила, захва­тывал и раздавал направо и налево общинные земли. Кня­зья ненавидели друг друга, а все вместе ненавидели Мин­довга. Римская курия денно и нощно ломала голову над тем, как бы сокрушить, уничтожить последнюю в Европе языческую державу. Упрямец Войшелк вернулся в Нового­родок и был встречен радостными кликами народа. В Волковыйске сел на княжение Далибор-Глеб.