Валентин Лавров - Катастрофа. Бунин. Роковые годы

— Женщина способна ненавидеть сильнее мужчины?

— Безусловно. И мстить гораздо изощренней. Расскажу когда-нибудь одну совершенно жуткую историю.

— О любви — жуткую?

— Именно так!

— Горю нетерпением услыхать! Сегодня можно?

— Перебьетесь, лев Сиона. Пользуетесь тем, что одинокому старику, заточенному в проклятую глухомань, приятно вспоминать давно прошедшие годы, и эксплуатируете его откровенность.

— Грех невелик, а соблазны одолевают!

— И то верно! Когда еще живой классик, выходец из девятнадцатого столетия, поведает вам сокровенное? Никогда! Даже возлюбленный вами Андре Жид ни одной истории про себя не расскажет, потому как те истории или скучные, или срамные. — И закончил: — Да-с, сударь! Любовь — часть нашей жизни, причем часть прекраснейшая.

На другой день, верные привычке, Бунин и Бахрах отправились вновь бродить по горам.

— Иван Алексеевич, извольте исполнять обещание — расскажите о той самой жуткой любовной истории.

— Это случилось с одним моим приятелем — его имя знать вам не следует. Был он молод, хорош собой, понимал толк в жизни и дорого ценил любовь. Попал он однажды так, без всякого дела, в какой-то городок Малороссии. Днем побродил по его улицам с приземистыми лабазами из обожженного кирпича и белого камня, посетил церковь, осмотрел местную мануфактуру. Остановился возле фотографического ателье, витрина которого была украшена портретами лучших представителей этого городка: некий господин с рачьими глазами и полковничьими погонами; дама высшего света местного общества — с костистым лицом и с жидкими прядками волос. Потом шла целая галерея надутых важностью купцов с выпученными глазами и выставленными напоказ толстыми пальцами в бриллиантах, длинношеих гимназистов и несколько младенцев обоего пола.

В общем, можете мне поверить, это была обычная витрина, которую можно было найти в любом заштатном российском городишке. Но внимание моего приятеля привлек еще один портрет. На него глядело лицо бойкой сельской красавицы лет тридцати. Она была сфотографирована в рост. Легко было заметить, что бюст ее высок, талия и без искусственных мер узка, платье ловко подогнано под фигуру и выгодно подчеркивает женские прелести. Волосы высоко по моде взбиты, губы сочные, а шальные, видимо, карие глаза слегка раскосы, как у Катюши Масловой в известных иллюстрациях Пастернака к «Воскресению».

— Хороша Маша, да не наша! — воскликнул мой герой и скуки ради отправился на базар, кипевший торговой жизнью, веселым говором, запахом сена, парного молока, дегтя и конского навоза. Он шел меж рядов и завидовал тому счастливцу, которому досталась эта красавица, которую он мысленно окрестил уже Катюшей.

Отправился в гостиницу, поужинал на первом этаже в трактире и поднялся в свой номер с умывальником, постелью за ширмой, старым, продавленным диваном и бедными ситцевыми занавесками.

— Господи! — воскликнул мой герой. — Какая нелегкая занесла меня в эту провинциальную дыру? Поезд идет только утром, а впереди нудный вечер и, быть может, бессонная ночь.

Не снимая штиблет, он повалился на постель поверх одеяла и неожиданно для себя сразу же уснул.

Проснулся, когда за окном было тихо, а на небе в узкий оконный просвет бледно светила полная луна. Такая жуткая тишина, такое беспредельное одиночество!

Выскочил он из номера, чтобы больше не оставаться в четырех стенах, вышел на улицу. Кругом бушует весна, вишни покрыты цветами — словно белым снегом оделись, трещат соловьи — прекрасная и печальная ночь.

Где-то поблизости скрипнула калитка, и показалась в темном шуршащем шелком платье молодая женщина. Возле гостиницы она замедлила шаги, повернула в его сторону голову на высокой красивой шее. Под туго перехваченным в талии платьем угадывалось молодое, гибкое тело.

Вдруг она легким движением поманила его и чуть шепнула:

— Не отставай!

Шагов через тридцать он нагнал ее, пошел рядом, не зная от смущения, что сказать. Она тоже чувствовала себя робко, видимо стесняясь того, что уже сделала.

Он выпалил первое, что взбрело на ум:

— Вы местная?

Она молча кивнула и словно нечаянно дотронулась до его руки.

Он начал смелеть: схватил ее маленькую сильную кисть, сжал в своей ладони. Она не вырвалась, скорее, охотно поддалась ему.

Он продолжал:

— Я из Москвы, занимаюсь журналистикой. Завтра утром уеду — со скорым поездом.

— Вот это хорошо! — неожиданно произнесла она. — А что у вас, дело какое?