Валентин Лавров - Катастрофа. Бунин. Роковые годы

— Да нет, любопытства ради занесло, а теперь страшно скучал.

Она вздохнула:

— Эх, какое у нас любопытство, так — тоска сплошная.

— Пойдемте ко мне в номер, — осмелел он.

— Это куда? В гостиницу? Это не с руки. Меня тут все знают.

Помолчали, вдруг она с какой-то отчаянностью, от которой сладко замерло у него в груди, произнесла:

— Без вашего номера вполне обойдемся, на всю жизнь запомните нынешнюю ночку.

Он порывисто обнял ее, ощутил налитые груди с крупными сосцами, крутые бедра, и все в нем самом налилось силой и неукротимым желанием обладания.

— Не спеши! — приказала она. — От тебя не уйдет, все достанется. — И, часто стуча подкованными полусапожками, потянула его за собой куда-то в сторону. Он не сопротивлялся, охотно подчиняясь ей.

Они миновали еще одну пустынную улицу, свернули в темный проулок, заросший кустами сирени и липовыми деревьями. Луна спряталась за тучку. Стало совсем темно. Она, словно ясно видя в этой кромешной темноте, властно тащила его дальше и дальше. Наконец, тяжело дыша, остановилась и сдавленным от волнения голосом произнесла:

— Это здесь! Иди ближе, помоги мне!

Он ухватился за какой-то тяжелый, непонятный ему на ощупь предмет.

Вдруг ярко выскочила из-за тучки луна и снова все озарила своим мертвенным светом. У него от ужаса остановилось дыхание: вокруг торчали кресты и памятники, а предмет, который он тянул, — громадный, еще свежий венок из ветвей, цветов и с лентой.

— Не бойся, — ободрила она его, хотя у самой от страха почти пропал голос. — Никто здесь нас не укусит. Здесь все спят вечным сном.

— Ты кто? — заикаясь, выдавил он.

— Скоро узнаешь, — пообещала она и стянула с могилы венок. Потом споро и деловито сдернула с себя исподнее, подняла юбку и легла на спину. — Ну, иди скорей, дурачок!

Он увидал белизну ее чудного тела и, уже ничего не страшась, повалился на нее, на свежую могилу, коснулся локтями и коленями влажных цветов. Нашел ее пухлые губы и в смертельной истоме впился в них, смешался с ее крепким телом и исступленно погрузился в то неистовство, которое еще никогда не испытывал. Он уперся ногами в соседнюю оградку, прижимался и прижимался к ее гладкой и теплой коже, вдавливал ее все глубже в рыхлую землю. Он понял, что до этой минуты не знал ни любви, ни подобной страсти.

Эта близость навеки сроднила их, сделала хранителями страшной и нерушимой тайны. Она делила его восторги, вскрикивала, расходясь, все громче и громче, со стоном выдыхала, извиваясь:

— Еще, милый, еще! Боже, как мне сладко… Ах, сейчас помру!

А кругом царила кладбищенская ночь, бесконечно безмолвная, с длинными тенями соседнего склепа, крестов, берез и тополей. Казалось, над ними склонились тени давно ушедших людей, печально и сладострастно вздыхавших. От некоторых могил исходил мертвенный фосфорический свет и самый яркий — от их могилы. Свет словно шел из-под земли и был столь ярок, что можно прочитать надписи надгробий.

Когда все было кончено и она вытянулась в полудремотной истоме, он нежно целовал набухшие соски ее налитых грудей. Она устало и счастливо вздыхала и вдруг ловким, змеиным движением выскользнула из его объятий и принялась стряхивать с шуршащего платья прилипшие комочки земли. Потом торопливо застегнула пуговицы лифа и, держа шпильки в белых зубах, оплела голову толстой русой косой.

Он хотел опять обнять ее стан, но она холодно отстранилась:

— Это лишнее! Мне надо домой, не ровен час, свекровь меня хватится. — И яростным шепотом добавила: — Ах, как мечтала я: сдохнешь, гад, так я на твоей могиле… И дождалась!

Он наконец вгляделся в ее лицо, освещенное луной, и вздрогнул: перед ним стояла та самая красавица, портретом которой он любовался на витрине.

— Как тебя зовут?

— Да какое вам дело?! Мы все равно никогда не увидимся.

— И все-таки?

— Катериной кличут.

— А чья это могила?

Она захохотала звонко и злобно:

— Мужа моего! А то чья же еще? Вчера только схоронила его, старого урода. Я прошлой ночью уже выходила, да никого подходящего не встретила. А вас, голубчик вы мой белый, сам Бог мне послал — пригожий да обходительный. Ох, как хорошо мне теперь!

Заикаясь, чувствуя, что холодеют ноги и руки, спросил:

— Так это… вы… помогли ему?..

Она испуганно шарахнулась:

— Еще чего! За это — Сибирь и вечные адовы муки! Сам сдох, пес шелудивый. Напился и с чердачной лестницы брякнулся, весь хребет переломал. Лежал на полу, хрипел и на меня глазищи таращил: «Радуешься, гадюка!» А я, грешная душа, и впрямь радовалась. Всю душу вымотал. — Вдруг подхватилась: — Ну, да хватит лясы точить, вы свое получили, а я, спасибочки вам, как в раю ангельском. Ну, я пошла, а вы держитесь по той аллее, и она приведет вас прямиком в гостиницу.