Мария Сергеенко - Падение Икара

Дионисий молча положил ему на колени кольцо — широкий железный ободок с квадратным камнем. Тит смотрел на него долго, неотрывно…

— Это моя резьба, — произнес он наконец глухим шепотом. — Вот бык топчет волка — наш италийский герб… А надпись осскими буквами: ее имя… — Он встал, крепко обнял Дионисия и весь приник к нему: — Отец мой… ты спас мальчика — единственное, что осталось у меня на земле… Это была моя сестра. Проведи меня на ее могилу…

Никий не ломал себе голову, каким образом Дионисий и Тит оказались родственниками; он просто очень обрадовался, когда этот суровый человек, которого он чуть побаивался, посадил его на колени, крепко прижал к себе и сказал:

— Никий, знаешь, мы с тобой близкие родные: я твой дядя. Я тоже умею вырезать. Покажи мне все, что ты сделал…

Об этой осени и зиме Никий уже взрослым человеком вспоминал как о сплошном светлом празднике. Племянник крепко привязался к дяде; Тит души не чаял в резвом, счастливом мальчике, в котором оживали для него черты любимой сестры и собственное детство. В те часы, которые они проводили вместе, — а были они почти неразлучны целые дни, — Тит словно стряхивал с себя бремя всего пережитого, память обо всех неудачах, горе обо всех потерях. Он участвовал во всех забавах Никия: бегал с ним взапуски, лазил по деревьям, играл в прятки и в мяч, учил стрелять из лука и метать камешки из пращи. Дядя и племянник вместе вырезали из дерева и лепили из глины, и Тит многому научил мальчика. Он часами рассказывал Никию о его матери — они ежедневно бывали на ее могиле («Никогда не забывай своей матери. Она была как солнечный свет, у нее и имя светлое — Люция» [53] От латинского слова «lux» — «свет». ), о родных горах, о своей жизни и учении в Афинах, о знаменитых греческих мастерах. А вечером, уложив мальчика и посидев над ним, Тит уходил в комнату к Дионисию, и беседа с ним затягивалась обычно далеко за полночь.

Чаще всего разговор заходил о недавней войне, которую называли потом самой страшной, самой кровавой из всех бывших на земле. Тит был ее прямым участником и одним из видных вождей; под его командой находился сильный отряд союзников, который стоял в Помпеях и защищал город до последней возможности. Он с восторгом рассказывал Дионисию о вождях восставших италийцев: Мутилле, хладнокровном, опытном полководце и благородном человеке, о Видацилии, искусном и умном дипломате, сумевшем поднять против Рима всю Апулию [54] Апу́лия — область на юго-востоке Италии. . Но особенно восхищался он своим земляком и другом — самнитом Телезином, страстным врагом римлян и таким же страстным патриотом, любившим родные горы, как живого человека. Сам Тит ненавидел римлян лютой ненавистью и не уставал перечислять Дионисию все несправедливости римлян, которые они совершили по отношению к италикам, все обиды, которые они им нанесли.

— Если бы римские сенаторы были людьми государственно мыслящими, они давно бы согласились уравнять в правах с римлянами всех италиков. А что сейчас вышло? Страна в пепле и в развалинах, тысячи тысяч людей перебито. Уступить Риму пришлось. Италики получили то, чего добивались, а удержит ли Рим свое мировое господство, создать которое мы ему помогали, это вопрос.

— Война с италиками ведь кончилась, Тит.

— Далеко нет. Римляне увидели, что победить они смогут, только внеся среди нас раскол. Они это и сделали: пообещали дать права римского гражданства всем, кто в течение двух месяцев сложит оружие. Только самые непримиримые не согласились: есть города, которые не сдались. Телезин и его войско ушли в горы с оружием в руках. Война только замерла — не прекратилась. А Рим уступил, потому что на него движется гроза с Востока.

— Митридат?

— Да, Митридат, царь Понтийский [55] Понт — область на южном берегу Черного моря. . Любопытная фигура. Странная смесь греческой культуры и азиатского варварства. В Азии перестали верить, что Рим несокрушим, и Митридат воспользовался моментом. А ты знаешь, как любят римлян в провинциях? Когда Митридат отдал тайный приказ их перебить, их перебили чуть ли не в один день до ста тысяч.

— Значит, это не фантазия Лариха?

— Нет, нет, это правда.

— Повел войско на Митридата Сулла?

— Да, Сулла. — У Тита словно перехватило дыхание. Он продолжал, тяжело дыша, спотыкаясь на словах: — Знаешь, Дионисий, вся моя ненависть к Риму сосредоточилась на этом человеке. Да это и не человек! Люди, бывшие в Африке, рассказывали мне, что в пустыне поднимается иногда огромный песчаный столб, который несется вперед и губит все, что на дороге. Это Сулла… Жестокость, злоба… Ни одного человеческого чувства!.. «Лев и лисица», — говорят о нем. Лисица — пожалуй, а лев — нет. Лев благороден, а Сулла и благородство — понятия несовместимые. Совести у него нет и никогда не было. Ничего вообще нет, кроме честолюбия и алчности.