Янко Веселинович - Гайдук Станко

Ногич встал. Станко ничего больше не оставалось, как последовать его примеру. Зека же готов был пойти за Станко хоть на край света. Простились с Сурепом.

— А костер? — спросил Зека.

— Что? — удивился Ногич.

— Оставим его гореть?

— А разве ты не слышал, как атаман велел подбросить в костер бревно? Он никогда не заметает за собой следы и сейчас велел бросить бревно именно потому, что нас преследуют. Пошли!

И они разошлись.

А в то самое время по лесу уже двигался отряд преследователей. Впереди ехал на коне Груша, а возле него бежал Маринко.

— Далеко еще? — спросил субаша.

— Нет, вон их логово, — ответил Маринко. — У меня верный нюх. Ты велел мне найти их, и я нашел. — И, показав рукой на восходивший кверху дым, добавил: — Здесь!

— Окружить! — скомандовал Груша.

Осторожно, едва дыша, придвигались турки к костру, уже видневшемуся сквозь ветви деревьев… Когда завиднелось яркое пламя, Груша рявкнул:

— Ни с места! Сдавайтесь!

Лес повторил его слова.

Турки приблизились к костру. Там не было ни души!

Субаша со стоном схватился за голову.

— Клянусь глазами, были здесь! — возопил Маринко.

— Где же они?

— Может быть, в засаде? — промямлил Маринко в ужасе.

Это предположение образумило турок, и они мигом повернули назад.

Гайдуки смеялись над преследователями. Скрытые кустарником, они смотрели, как турки удаляются, вздрагивая при каждом шорохе. Особенно их смешил Маринко, который как пес, бежал за субашой, на все лады клянясь, что видел гайдуков здесь…

Когда незадачливые преследователи исчезли из виду, гайдуки продолжили свой путь.

Станко погрузился в размышления. В голове понемногу прояснялось. Теперь он верил, что Груша и Маринко причастны к истории с кошельком. Одно оставалось для него неясным: за что они возненавидели его, ведь он не сделал им ничего плохого.

Ночь была тихая. Каждый шаг гулко отдавался в ночной тишине.

— Боже, до чего хороша ночь! — воскликнул Зека.

— Хорошая, — согласился Ногич.

Они замолчали и предались своим думам. Под ногами хрустели сухие ветки. По временам раздавались тихие, таинственные шорохи — казалось, это чья-то невидимая рука ворошит опавшие листья.

Пришли к Ногичу. Беловатый дымок вился над дымовой отдушиной, устремляясь прямо к небу, словно душа праведника.

Ногич постучал в дверь.

Домашние обрадовались, услышав его голос. Встретили их так хорошо, как только можно было желать. Женщины приготовили ужин, и гайдуки, как цари, принялись за еду, хотя успели уже поужинать на Дреновой Греде.

— Марица, — обратился Ногич к жене, — возьми рядно и постели нам в сарае.

Жена ушла.

— А ты, Йова, ночью сходишь к Симе и скажешь ему, что мы ждем его здесь.

— Долго пробудешь дома, брат? — спросил Йова.

— Несколько дней. Нужно сделать одно дело.

— Вчера собирались вас искать.

— Знаю. Они ушли не солоно хлебавши.

— Говорят, из-за каких-то турок, которых вы уложили на Жураве.

— Ну и пусть себе ищут на здоровье! А мы тем временем хорошенько выспимся.

Женщины разули их и омыли им ноги. Гайдуки пошли спать.

Наступила тишина. Вскоре все погрузились в глубокий сон.

Заря только начинала заниматься и пели первые петухи, когда Катич с Йованом подошли к дому.

— Где они? — спросил Катич.

— В сарае.

Йова и Катич сели у очага.

Сима Катич торговал скотом. Он родился в селе Дворы, в Боснии. Несправедливость и притеснения заставили его покинуть родной очаг. Он перебрался на другой берег Дрины и поселился в Глоговце. Однако обида на турок, не затухавшая в нем ни на минуту, вынудила его бросить землепашество и заняться торговлей. Торговые дела требовали постоянного хождения по селам, что давало ему возможность разжигать в людях пламень ненависти к угнетателям.

Он любил гайдуков, этих сынов леса, этих отверженных, которые своими длинными ружьями и острым ятаганом вершили на земле справедливый суд. Им он отдавал все, вплоть до своего покоя. Стоило только шепнуть ему на ухо: «Тебя зовет гайдук», как он, если даже валился от усталости, тут же вскакивал и бежал, чтоб поцеловаться с ним, как с родным братом…

— Послушай-ка, невестушка, а не разбудить ли мне брата? — спросил Йова.

Марица пожала плечами.

— Устали они, — сказал Катич, — пусть поспят.

— Пойду скажу ему, а то еще осердится.