Янко Веселинович - Гайдук Станко

— И еще мельник сказал, что твоему отцу и домашним плохо приходится. Сельчане смотрят на них, как на прокаженных, и стороной обходят их дом.

Станко чувствовал себя так, будто душу его придавила гора. Бедные родители! Честное имя, добрая слава дома Алексы — все ушло! Их точно град побил. И теперь старики горюют и плачут. Ни одна душа не слышит их печали, никто не верит в их невиновность.

— Ох, Лазарь, Лазарь! Все-таки есть на свете бог!

Зека был взволнован до глубины души. Он подошел к Станко, взял его за руку и заговорил:

— Брат, со мной тоже обошлись несправедливо. Турки разорили мой дом. Знаешь, как мне тяжко! Но доброе имя у меня не отняли. Твое горе тяжелее, тебя хотели лишить не только жизни, но и чести.

Станко молчал, словно воды в рот набрал.

— Видит бог! Твои горести — мои горести. Ты потерял побратима, я тебе заменю его. Буду тебе и другом, и братом — всем! Твой враг — мой враг! Хочешь стать моим побратимом?

Глаза его заблестели и наполнились слезами.

Станко окинул его долгим взглядом и промолвил:

— Братство принимаю, а месть оставляю себе.

— Братство принимаешь?

— Принимаю, побратим!

Они взялись за руки и поцеловались, а потом возвели очи к небу. Они уже не слышали шуток Заврзана, смешивших даже лес.

Помолившись богу, гайдуки начали ужинать. Ужин был очень скромный: брынза, хлеб да по куску сала, но гайдуки ели с таким аппетитом, словно целый день землю копали.

Заврзан, который ни минуты не мог помолчать, стал поддразнивать Зеку:

— Как зовут тебя, дружище?

— Как и тебя, — ответил Зека.

— А фамилия?

— Селя́кович [19] Фамилия образована от сербского глагола «селякати се», что означает переселяться, часто переезжать с места на место. .

— Судя по твоей фамилии, ты рос не на одном месте.

— А кто из нас вырос на одном месте? — спросил Зека. — Не судил нам бог жить в мире и спокойствии, вечно кочуем с места на место. Все мы одного роду-племени, все Селяковичи. А ну-ка, скажите, кто из вас живет на дедовской земле? Никто! Ваши родители, как и я, бежали с насиженных мест, чтоб у них кишки не сводило, если уж от насилия никуда не уйдешь.

Зека говорил гладко и красиво. Гайдуки смотрели на него как завороженные.

— Правильно, Зека, — согласился с ним атаман.

— Конечно, правильно! И если кто вздумает утверждать обратное, я тому скажу, что он говорит неправду. Дорогой мой брат и друг Заврзан, запомни это хорошенько и оставь в покое мои имя и фамилию.

— Ого! — воскликнул Заврзан. — Да ты, никак, осердился!

— Видит бог, нет! Я, как и все здесь, охоч до шуток. Другой раз я не прочь пошутить и среди жестокого боя. Но надо знать, чем можно шутить, а чем нельзя.

— Правильно! — закричали гайдуки, с уважением глядя на своего нового товарища.

— Бог благословил шутку! — вскипел Заврзан. — И уж коли я шучу с жизнью, а это поважнее, то почему б не посмеяться над прозвищем? Скажи мне, положа руку на сердце, что обидного было в моих словах?

— Ничего. Ровным счетом ничего! Но я так разумею: у каждого человека есть своя святыня. А у меня нет ничего, кроме моего сербского имени, так не смей же над ним смеяться!

— Не буду, брат! Я только хотел спросить, каким именем тебя крестили. Но раз тебе не нравится, больше об этом и не заикнусь.

Ужин прошел в полнейшем молчании. Гайдуки призадумались над словами Зеки. Все были на его стороне; Заврзан и тот понял, что переборщил и что Зека был вправе отчитать его.

Взошел месяц, а гайдуки все сидели и молчали.

Наконец атаман сказал:

— Ногич! Смени караул — и спать!

Ногич тотчас вскочил на ноги, отобрал несколько человек и увел их в лес.

Когда он вернулся, атаман обвел взглядом дружину.

— Станко! Брось в костер полено потолще, чтоб огонь не погас. Ну, добрые молодцы, спокойной ночи!

На землю опустилась ночь.

Приказ был выполнен. Гайдуки улеглись спать. Зека лег рядом со Станко и обнял его одной рукой.

В наступившей тишине слышались лишь шелест листвы да стрекотание кузнечиков; немного погодя раздался чей-то легкий храп.

Станко смотрел на небо. Ущербная луна постепенно поднималась все выше и выше. Станко смотрел на нее, охваченный какими-то странными мыслями.

«Хорошо тебе, луна! — думал он. — Ты все видишь и все знаешь. Хотел бы я быть твоим лучиком, чтоб перенестись по поднебесью к своему дому и увидеть своих родителей…»

Мысли его смешались… Он стал лунным светом, лившимся как раз на дом, в котором мерцал огонек.