Борис Тумасов - Иван Молодой. Власть полынная

На другое утро, еще не оттрапезовав, молодой князь отправился к старой княгине. Шел, торопился: полгода минуло, как в последний раз бывал у нее.

Открыл полукруглую дверь и, пригнувшись под притолокой, вступил в опочивальню. Мрак, оконца занавешены плотными тканями, и лишь горит свеча в серебряном поставце, выхватывая из темноты сидящую в креслице старуху.

Опустился князь Иван на колени, поцеловал набрякшую руку. И только тогда поднял глаза. Бабушка была такой же, будто и время ее не брало. Старая княгиня подобрела:

- А, Ванятка, воротился! Слыхала, слыхала о твоем приезде. С отцом встречался? Бери скамеечку, садись да сказывай, что повоевал и какие земли повидал?

И глянула на внука хитро. А потом долго слушала его повествование, как вели ратников с князем Даниилом Ярославским на Вологду, как пережидали там метель и как ходили на Великий Устюг и к вятичам.

Старая княгиня лишь головой покачивала. Затем положила руку на голову внука, поерошила волосы:

- Они-то у тебя, Ванятка, мяконькие, не такие, как у отца. У того волосы жесткие. Ты материнские взял. Однако не бери характер тверичанки, бери отцовский, твердый.

Пожевала тонкими губами, усмехнулась. Потом вдруг изменила тон, заговорила сурово:

- Ты, Ванятка, отца, государя, во всем слушайся, он тебя уму-разуму поучает, добру наставляет. Поди, на свой удел Московский готовит после себя. Да о чем я сказываю - не на Московский удел, а всей землей русской владеть…

Выйдя из опочивальни старой княгини, князь Иван едва не сшиб Глашу, комнатную девицу, которая доглядывала за покойной великой княгиней Марией. Удивился: всего-то полгода не видел, а на тебе, как расцвела, подобрела.

Зарделась Глаша, ойкнула:

- Вот уж не ждала, княжич! Повзрослел, мужик, истый мужик, что лицом, что телом. Даже бородка пробивается.- Приблизилась, грудью наперла, дышит в лицо: - Хошь, приду к тебе вечерочком? Примешь? - И рассмеялась.

Князь Иван игру принял:

- Не испугаешься? Коли так, приходи.

- Ну, жди. И убежала. А у великого князя Ивана Молодого сладко забилось в груди. Олесю вспомнил, но лицо ее лик Глаши затмил.

На лево- и правобережье Москвы-реки надвинулась иссиня-черная туча. Рванул ветер, завихрил, поднял не скованную льдом воду, сорвал местами плохо уложенную солому на крышах изб и утих разом, будто и не дул. Потом налетели снежные хлопья, и вскоре снег валил белой стеной, в двух шагах человека не видно.

А в соборе пахло ладаном, свет неяркий. Прихожан мало: день непраздничный. Но службу правит митрополит Филипп.

Перед святыми образами горели свечи. Какими художниками эти иконы писаны? Своими ли, пришлыми с горы Афонской? Строгими очами глядят они на прихожан, сурово судят жизнь человеческую. Для Всевышнего все люди равны, и нет для него великого человека и малого, имущего или черни. Каждого Бог судит по делам его и поступкам…

Крестится молодой князь Иван, отбивает поклоны. Грехи замаливает. А в чем они, ему ли знать? Убивал? Нет! Прелюбодействовал? Да! Но то естество человека, его влечение, его грех извечный. И так ли уж велик он, коли от него удовольствие обоюдное…

Нет, не чувствует он, князь Иван Молодой, вины своей. Молится и благодарит Всевышнего, что послал ему Олесю, что есть такая Глаша, какая сулит явиться. Благодарит, что кровь горячит его и как он ждет их, этих посланниц Всевышнего. Прости их, Господи, и его, князя, прости…

Отслужив службу, митрополит Филипп неслышно подошел к князю Ивану, прервав его молитву:

- Сын мой, зрю я старания твои. В молитве грех земной отмаливаешь… Проводи меня, сыне…

Когда они вышли из собора, ненастье унялось и снег прекратился.

Они шли до митрополичьих палат, и говорил только владыка, молодой князь слушал внимательно. О жизни мирской вел речь Филипп, о суете сует, какая нередко губит человека. Но вот владыка о главном речь повел:

- Сын мой, гоже ли великому князю, государю в одиночестве пребывать? В его ли годах? Поразмысли, сыне. Не доведи Бог до поступков греховных. О том я государя просил, пора в палаты дворцовые великую княгиню ввести…

В тот вечер был меж ними разговор серьезный, хоть и короткий. Случился он после трапезы. Едва слуги убрали со стола и вытерли столешницу, как Иван Третий остановил намерившегося уйти сына:

- Погоди.

Помолчал, потом сказал, словно спрашивая:

- Небось митрополит Филипп о моей вдовствующей жизни заботился? Видел, как от собора вы вместе уходили.