Селим Ялкут - Львовский пейзаж с близкого расстояния

Позже Жора знакомил меня с предками, но я сохранил лишь общее впечатление добротных дореволюционных фотографий, с факсимильной подписью золотом на паспарту и оттиснутым штампом. Жора был отчасти грек, или скажем по другому, еврейской крови в нем не было. Не лишнее уточнение, когда рассказ идет о необычном, настораживающем чуткое обывательское ухо. (Или все-таки караим? Я знал, но почему-то забыл.) Сам Жора был слит со средой обитания обликом и обстоятельствами жизни. Он «не состоял, не привлекался и не участвовал». Он был странник , а такие люди не ищут чужого одобрения. Я легче мог представить его поправляющим обувь где-нибудь на обочине Млечного Пути (сравнение в Жорином духе), чем на «обязательном мероприятии», которыми время от времени одаривала нас унылая реальность.

Внешняя сторона его жизни была проста. Фильмы Жора предпочитал индийские, за ясность отношений, и прямоту противодействия добра и зла. Он — бывший ученый, кандидат наук, стал жить плодами своих рук. С социумом он поддерживал поверхностные отношения и много от него не требовал. Не заменяй жизнь памятью о ней. С этой идеей он отказался от карьеры химика, а ударился в ремёсла, изготовление керамических украшений, шитье модных сумок и дизайнерство, что давало минимальный заработок и свободное время для живописи, чтения и размышлений. В таком виде я его и застал — автором двух книжек, которые были распечатаны на множительной технике и даже забраны в обложку (в то время повод для серьезного чекистского расследования). Книжки излагали учение идеалиста-романтика, набор афоризмов (которые интересно перечитывать), притч и поучений на ту же тему.

Учение, как оно было задумано автором, похоже на лодку или плот, построенный для плаванья (строительство как раз и описано), но отвязавшийся и уплывший сам по себе без пассажира. Мне так кажется, но спорить в связи с другими идеями по этому поводу я не стану. Нечто подобное случилось в бурю с плотом Геккльберри Финна. Эту историю Фолкнер (могу ошибаться) считал лучшей книгой американской литературы. И вообще (если вспомнить), перечень предметов, необходимых в плавании (или выброшенных на берег кораблекрушением), занимает воображение во множестве книг, рекомендованных для юношества. Не заменяются ли они с возрастом поиском неких истин? Мне кажется, такова общая судьба всех идеалистов. Нужда в компасе и порохе.

Зарабатывал на жизнь Жора совместно с напарником, таким же, как и он, деклассированным (а как еще назвать?) художником-оформителем. Мастерская была в начале улицы Нагорной в подвальном этаже большого дома. Теперь такие помещения на вес золота, а раньше представляли отстойники для иной жизни. Напарник обеспечивал их обоих (и собственную жену) заказами. Он был человек контактный и общительный. По существу, это была небольшая артель, так что Жора неплохо устроился.

Я помню Жору в разных обстоятельствах, как в декорациях. Мы провели вместе немало времени, дома, а еще больше во всяких прогулках, до которых Жора был большой охотник. Он великолепно знал городские окрестности, в любое время года было на что посмотреть. Летом мы обязательно ездили в Ходосовку — недальний пригород Киева. Вдоль изгородей, за которыми раскинулись деревенские огороды, мы выходили к холмам. Взбирались на покатые склоны, укрытые цветным ковром. Жора хорошо знал растения, но не собирал, не заготавливал. К каждому цветку он присматривался как бы отдельно. На верхушке мы усаживались отдыхать, глядя как навстречу нам тяжело восходят взмокшие от жары дельтопланеристы. Они располагались неподалеку, навешивали на спину крылья и бросилась с разгона на лежащий внизу луг. Разговаривали мы мало, лежали и смотрели. Когда забываешь о времени, разговор только мешает.

Исчезал и появлялся Жора внезапно, хоть я знал, где его найти. Но если он искал встречи, то мог быть настойчив. Он звонил мне между двенадцатью и часом ночи, и я, беря спросонок трубку, мог с уверенностью сказать, это Жора. Телефонный голос — негромкий, с покашливанием и посипыванием, как бы с телефонными искажениями, создающими некий потусторонний фон, — очень располагал к разговору именно к ночному. Однажды он меня удивил.