Марк Львовский: Секретная миссия

Марк Львовский

Секретная миссия

Из цикла "Здравствуйте, я Щасливкинд"

Эту историю Щасливкинд поклялся не разглашать в течение двадцати пяти лет. Он лишь записал ее от третьего лица, и текст был положен в один из самых секретных сейфов Мосада.

Вот эта история.

Был дивный день конца февраля 1998 года, тот самый день, когда Саддам Хусейн, правитель Ирака, решил отложить на неопределенное время бомбардировку Израиля ракетами, начиненными вирусом сибирской язвы.

Вся страна высыпала на улицу.

Земля гудела от радости. Верующие обнимались с неверующими; ашкеназим, правда, несколько отстраненно, целовались с выходцами из Марокко, а активисты партии "Исраэль бе алия" вышли с огромным лозунгом "Да здравствует израильский истеблишмент!"

Воздух был чист и прозрачен, и никто не смел портить его - ни машины, ни люди.

Именно в этот день Щасливкинд стоял в очереди в кассу "Суперсаля", опираясь на огромную никелированную телегу, доверху набитую покупками, и думал о чём-то своем. Рядом стояла жена и нежно выговаривала ему за излишние - "ну кому это надо покупать очищенные семечки?" - траты. Выговаривала, но думать не мешала совершенно.

И вдруг Щасливкинд почувствовал на себе чей-то пронизывающий взгляд. Подчинившись ему, он поднял глаза в сторону соседней очереди и тотчас увидел человека, который смотрел на него не отрываясь, все более изумляясь, широко открыв рот от неподдельного восторга. Это был стройный, хотя и с обильной сединой, но моложаво выглядевший, хорошо одетый, приятный мужчина. Оставив свою телегу, он подошел к Щасливкинду и, даже не представившись, спросил:

- Ты говоришь по-русски?

- Да...

- Я счастлив, что встретил тебя. Приедешь ко мне завтра в девять тридцать утра. Это очень важно. Я пришлю за тобой машину.

- Но завтра суббота...

- Бог не только простит нас, но и благословит.

- Но кто ты?

Мужчина склонился к уху Щасливкинда, поскольку был выше его, и прошептал:

- Мосад.

- Я что-нибудь натворил? - Щасливкинд похолодел, и голос его приобрел невесомость.

- Ну что ты! Но натворишь! Такое натворишь, что войдешь в историю Израиля!

- Ничего не понимаю...

- Завтра! В девять тридцать! Жду. Машина будет у твоего дома в девять. Господи, чуть не забыл взять у тебя адрес! Ну?

Щасливкинд, как кролик перед пастью удава, продиктовал свой адрес, даже не почувствовав отчаянного щипка жены.

- Ко мне не подходить! - приятный мужчина, подмигнув, бросился к своей телеге, и Щасливкинд до самого ухода из магазина ощущал на себе его восторженный взгляд.

- Что это значит? - спросила жена.

- Не знаю...

- Но он что-то шепнул тебе!

- Что он из Мосада...

И совершенно неожиданно в ней поднялась волна необоснованной гордости за мужа. Больше по этому поводу она не произнесла ни единого слова.

Ночь прошла ужасно. В разнообразных снах звучали пистолетные выстрелы, автоматные очереди, а один раз его допрашивали смуглые ребята с дырявыми колготками на головах. Что смуглые, он понял по их рукам.

Наутро, невыспавшийся, разбитый, полный самых мрачных дум, Щасливкинд взял собаку и вышел на улицу. Его окутали тишина и прохлада.

Умиротворенные, свежие, с чуть припухлыми от недавнего сна губами, верующие семьями направлялись в синагогу. Женщины и девушки были сплошь хорошенькими, в изящных шляпках, в длинных юбках с разрезом, в котором с регулярностью маятника показывались самые аппетитные части их ножек.

Собака, словно почувствовав великую печаль своего хозяина, не носилась по тротуару, а тихо шла рядом, то и дело ласково и преданно вскидывая на него черные бусинки глаз.

"Что от меня хочет Мосад? Конечно же, выполнения какого-то задания. Но ведь я, честно говоря, трусоват. И не совершил еще ни одного подвига, кроме приезда в Израиль. Я скажу им "нет" и всю оставшуюся жизнь буду презирать себя. И не только я... Но сказать "да"... - у Щасливкинда немедленно холодели ноги.

"Ну почему она спит? - с болью подумал он о жене. - Я бы спал на ее месте?.. Но в конце концов, мы живем в демократическом государстве, и я имею право отказаться от всего, что мне нежелательно! Тем более, что не обучен, непредсказуем и трусоват. Дайте мне, в конце концов, тихо любить свою Родину!"

Очень скоро ему до головокружения захотелось горячего кофе и мягкого белого хлеба, намазанного маргарином "Мацолла" и увенчанного добрым куском нежного сыра. Да и была уже почти половина девятого...