Людмила Третьякова - Театр для крепостной актрисы

«Перед нею проходили лица, совершались события, — писал Сергей Дмитриевич, — она оставалась неизменною, держалась спокойно, с достоинством, была общительна, приветлива, в разговоре своеобразна и поучительна... Ее светлый ум и доброе сердце соединялись с необыкновенною выдержкою и большим запасом житейской опытности. Она была представительница здоровой среды, глубоко религиозной, чисто русской».

Сергей Дмитриевич вспоминал, как мальчиком заболел тифом. Подолгу лежа в беспамятстве, маленький Шереметев не видел ни обезумевшего от печали отца, ни петербургских светил- медиков, сменявших друг друга.

По настоянию Татьяны Васильевны к постели умирающего ребенка принесли икону Божьей Матери Всех Скорбящих Радость — ту самую, которую так почитала Прасковья Ивановна.

Первое, что увидел пришедший в сознание Сережа, это лик Богородицы и знакомые черты Татьяны Васильевны. Медленно, но верно дело пошло на поправку.

Внук Параши считал, что это Татьяна Васильевна отмолила его и неусыпным дозором выцарапала у смерти. Тогда девятилетний Шереметев на всю жизнь запомнил: «Тихо, бережно ухаживает она, старается занять, но время ко сну; Татьяна Васильевна подходит с крестом в руке и вполголоса читает молитвы: «Да воскреснет Бог и расточатся враэи Его...» Меня проникает блаженное чувство покоя и тишины... Я чувствую холодное прикосновение креста к голове, потом к груди и плечам; мысли начинают темнеть и путаться... Сквозь полусон доходят последние слова: «О пречестный и животворящий кресте Господень... помогай нам со Святою Госпожою Девою Богородицею и со всеми святыми во веки. Аминь...»

Это лишь фрагмент из жизни большого, со множеством обитателей, дома, где дни и годы, сменяя друг друга, приносили и горести, и радости. И все, что писал Сергей Дмитриевич по собственным впечатлениям, и слышанное им о Татьяне Васильевне от других людей наводит на мысль, что светлая душа Шлыковой была не только благом для ее близких, но и для нее самой.

Наверное, крепостная балерина Шереметевых прожила в общем-то счастливую жизнь. А ведь, казалось бы, странно думать так о женщине, как у нас говорят, с несложившейся личной жизнью. Не было у Шлыковой никакого «социального статуса». Она так и осталась «деушкой при комнатах Прасковьи Ивановны». Злые языки могли бы сказать: приживалка.

Однако читаешь о ней и думаешь: а ведь и верно, слишком много для удач и несчастий заложено в самом человеческом характере. И, не будь Татьяна Васильевна такой, какой описывает ее Шереметев, неизвестно, как бы все обернулось.

Ей, наверное, и в голову не приходило сетовать на свое одиночество. Многие ли женщины при мужьях и детях избавлены от него? Но ответная любовь, забота и признание возвращаются только к тем, кто сам щедр и, не рассчитывая на взаимность, тратит сердце на окружающих только потому, что по- другому не умеет.

Конечно, можно думать, что Татьяне Васильевне, которой Шереметевы, надо признать, создали прекрасные жизненные условия, было за .что благодарить их. Но нет, ее сердечность и такая редкостная черта, как желание услужить ближнему, распространялись на всех.

Однажды на именинном обеде Дмитрия Николаевича при большом сборе петербургской аристократии скромный учитель рисования Тихобразов, приставленный к наследнику Сереже, несколько перебрал и ни с того ни с сего пустился вприсядку. Гости были ошарашены, а граф явно смущен.

«Видит это Татьяна Васильевна, — вспоминал впоследствии Сережа, — и хочется ей выручить Тихобразова. Ей тогда было далеко за восемьдесят лет. Недолго думая, она встает, берет платок, просит сыграть «По улице мостовой» и идет навстречу Тихобразову, плавно и стройно выступая к общему восторгу и удивлению всех присутствующих. Тихобразов совсем растаял. «Ах ты, голубка моя», — произнес он взволнованным голосом и, когда она кончила, бросился целовать ее руки! Этого дня забыть невозможно», — добавляет Шереметев.

В Фонтанном доме, где давали кров многим людям, коротал свой век старый полковой врач Рейнгольд. Все, однако, остерегались его колючего характера, язвительности и постоянного брюзжания. Единственным человеком, кто подобрал ключи к нелюдимому бобылю, оказалась Татьяна Васильевна. Сердце старика было тронуто. Всякий раз, когда Шлыковой нездоровилось, он спешил на помощь и распекал ее за постную пищу: «Все Бога надуваете». На даче в Ульянке одно время их комнаты были рядом и разделялись тонкой деревянной перегородкой. По утрам суровый старикан будил соседку, громко распевая: «Чем тебя я огорчила!»