И он стал ждать. Дело уже клонилось к ночи, и почему-то стали его донимать мысли о прошлом… Вот в памяти вдруг всплыла та женщина, что напугала его в Кузнецком остроге… И странно, но он, так плохо запоминавший имена людей, вспомнил имя той женщины сразу же. Как будто кто-то подсказал его ему… «Уренчи!.. Да, да!»… И та что-то говорила ему… И он вспомнил, что она была не одна, с ней был еще тот, которого придавил медведь… А вот теперь лось придавил его… Он силился что-то подумать об этом, сквозь дремоту, съедавшую его от слабости, лежа в неудобной позе… И вскидывал он изредка вверх отяжелевшие веки и смотрел, смотрел туда, на тропу: только по ней, оттуда могла появиться помощь… И он не заметил, как опять забылся сном… Вспомнив ту женщину, он так и не понял, что его бумерангом догнало его прошлое. Долго, долго летел бумеранг, но нагнал его все же.
Так прошла ночь. И вот слабо засветился рассвет, насыщенный изморозью.
Федька проснулся. Пошел снег. На лицо ему стали падать снежинки. Они таяли и капельками стекали вниз, пощекачивая за ушами холодком, как будто там бегали букашки… Он натужно вздохнул, пошевелился, чтобы почувствовать боль, что все еще жив… И в этот момент в его сознание ворвался посторонний, не таежный звук… Он прислушался… Да, это был стук копыт коня, он приближался быстро, очень быстро, и вот уже заполнил собой все: земля, казалось, загудела… А вот и всхрап коней, их кто-то осадил, и уже кто-то спрыгивает на землю, кричит…
Он приподнял веки, увидел над собой склонившуюся Таньку, и тут же рядом торчала лохматая голова Гриньки, а за ними маячили еще какие-то фигуры… И он отпустил свою злость на волю, расслабился и стал падать, падать куда-то, в знакомый, серебристый, уже родной ему туман…
Танька испугалась, подумав, что он умирает, и заголосила:
— Да что же ты, окаянный-то, поперся один-одинешенек куда не надо-то! Ох, да горе ты мое!.. Серома ты моя бедовая!..
В диком, богом забытом урочище завыла русская баба над мужем своим, непутевым, негромко, надсадно…
— Э-э, не помер ведь! — прикрикнул кто-то из казаков на нее.
— Не надо, мужики, пускай сойдет горечь!
Федька на минуту вынырнул из своего серебристого тумана, к нему приблизилось вплотную Гринькино лицо и вскричало: «Батя, батя! На тебя государев указ пришел! Тебе велено идти на Чечуйский волок, для дела, перепись вершить!»…
Федька хотел о чем-то подумать, затем сказать, но сил уже не хватило ни на то ни на другое, и он снова потерял сознание…
А рядом уже стучали топоры. Соорудив конную люльку, казаки погрузили в нее Федьку, и все двинулись в обратный путь.
После этого случая Федька уже не оправился. Даже его могучее здоровье не вытянуло его. Он покашлял, постонал еще несколько месяцев и умер.
1609 год от Рождества Христова.
Подьячий — помощник дьяка в административном учреждении; дьяк — должностное лицо административного учреждения, начальник канцелярии; думный дьяк — дьяк, входивший в Боярскую думу.
Столбец — документ в виде длинной ленты из подклеенных один к другому листов для хранения в свитке; такие столбцы порой доходили длиной до нескольких сот метров. Скрепа — подпись должностного лица на стыках склеенных в столбец листов какого-либо документа. Скреплять — подписать скрепленные (склеенные) в столбец листы документов в местах стыковок (в знак подлинности). Повытье — земельный участок, надел, пай. Выть — участок земли, находившийся в пользовании или принадлежавший отдельному хозяйству.
Ярыжник (ерыга) — пьяница, шатун, мошенник, беспутный.
Кляга — баклага, фляга, плоский бочонок; аманат — заложник; киштымы (кыштымы) — феодально-зависимые люди, платившие дань феодальным князькам, обычно другой народности.
Шишь — лазутчик, соглядатай и переносчик; разбойник.
Боярский сын — представитель низшего разряда служилых «по отечеству», т. е. по происхождению, людей. Литвин — служилый, записанный в «литовскую сотню»; такие сотни составлялись обычно из взятых на войне в плен воинов.
Живот — все виды движимого имущества, все, что нажито.
Ясак — подать (преимущественно пушниной) с не русского населения.
В денежном исчислении четь, сокращенное — четверть рубля. В то же время имела хождение четверть (четь) — старинная мера веса сыпучих тел. В XVII веке четь была наиболее крупной мерой хлеба. Четь делилась, по системе двух, на 2 осьмины, 4 полуосьмины, 8 четвериков, 16 полчетвериков и т. д. Кроме того, четь делилась по системе трех — на 3 трети, 6 полтретей, 12 пол-полтретей и т. д. С 1555 по 1624 год использовалась четь в 4 пуда.
Читать дальше