Иван Арсентьев - Буян

— А ты, кум, видать, можешь показать аллюр при надобности… Едва догнал тебя.

Антип выругался, плюнул не столько от злости на мнимых казаков, сколько от злости на самого себя. Буркнул:

— Да и ты, кум Лаврентий, — мужик проворный: все пятки мне оттоптал…

Стоявший обочь Александр Коростелев, наклонив смущенно голову, рассматривал с повышенным интересом носки своей обуви. А Распопов кинул на голову фуражку, сдвинул ее лихо набок и, потрясая револьвером, уже более спокойно спросил:

— Чего осатанели? Я сам казак и знаю, что на лошадях казаки не поскачут по лесу. А на дорогах мы устроили засеки. Да я один — фу! — дунул он в ствол револьвера, — десятка два их перечикаю! Продолжайте спокойно маевку. Я отвечаю.

И, спрыгнув с ящика, сунул револьвер в кобуру, пошел через поляну к высокой березе, где стоял сильно «похудевший» почтальон комитета Босая Голова. Взяв у него велосипед, Распопов проворно укатил в сторону своих кордонов.

Только успел он объехать засеку, как навстречу — казаки.

«Вот так клюква! Не меньше полусотни… — прикинул бывший есаул. — Пронюхали все-таки филеры подлые… Что ж, однако, делать? Затевать бой? — спросил он себя. А что если… гм… клюнут ли казаки?» Впереди строя ехал молодой, сердитый на вид хорунжий. Распопов прикинул расстояние. Вдруг велосипед его начал вилять туда-сюда. Подъехав ближе, Распопов голосом подвыпившего гуляки крикнул: «Здорово, станичники!» и неловко слез с велосипеда.

— Здрав-желаем-ваш-брод! — ответили ему нестройно, узнав по мундиру своего.

Командир козырнул, придержал лошадь.

— Далече, хорунжий, направились праздник гулять? — спросил Распопов, широко ухмыляясь.

Тот поморщился, взмахнул досадливо плетью.

— Послали жулье разгонять. Социалистов, что ли…

— Социалистов? А где они? — спросил Распопов с недоверчивым смешком.

— В лесу что-ли, за оврагом, сказали… Не знаю точно. Сотни три, не то четыре…

— Ого! — закатился Распопов пьяным смехом и громко икнул. Тут же извинился, подмигнул доверительно хорунжему.

— Запеканочка, скажу я вам, у этого прохвоста Журавлева! — причмокнул он, щуря блаженно глаза. — Шампанское — тьфу! Помои. Никакого сравнения! Не желаете? — спросил он, открывая портсигар с папиросами и протягивая его хорунжему. Тот наклонился с седла, закурил. Бородатые уральцы переговаривались вполголоса. Позвякивали уздечки. — Как здоровье… — Распопов назвал фамилию командира казачьего полка. Хорунжий ответил, поблагодарил. — Ну, что ж, с богом, станичники. Ищите социалистов, — засмеялся он опять раскатисто. Внезапно оборвал смех и, покачав головой, воскликнул мечтательно:

— А сморчки! А сморчки какие! Объеденье! А дух! Мм-м… — чмокнул он кончики пальцев. — Мираж! Соблазн…

Хорунжий проглотил слюну, проклиная, видимо, и пьяненького есаула, и социалистов, и службу свою, из-за которой нет ему ни праздников, ни будней.

— Н-да… — продолжал Распопов нагонять на него тоску, — просто удивительно, до чего на даче аппетит, разгоняется! Будто сутки с седла не слезал. Кстати, почему ж это я ни одного вашего социалиста не встретил? Проехал лесом вдоль всего оврага от самой дачи… Иль, может, разбежались, как мураши? — засмеялся он с ехидцей. — Ладно, не хмурьтесь, хорунжий, я шучу… А знаете что? Поезжайте вы лучше к его степенству, запеканочка у подлеца — это вам не колониальное пойло Рухлова! Только берите правее, а то впереди завал огромный, наворотило, должно быть, бурей. Пришлось перетаскивать машину на себе, — похлопал он по коже седла.

Хорунжий поморщился, посмотрел на насмешливое лицо Распопова, подумал о том, что впереди ждет не запеканка, а глупая работа по расчистке завала, и махнул казакам — поворачивай обратно. Так они и двигались, до самого города, мило разговаривая: впереди есаул на велосипеде, рядом верхом хорунжий, за ними кривоногие закомелистые уральцы.

А маевка продолжалась… Под конец участников пригласили в Струковский сад на мирное гуляние. К девяти часам вечера в саду собралось человек двести рабочих, в большинстве — молодежь. Сад полон обывателей, крайне удивленных таким наплывом простонародья. На эстраде под крышей-раковиной оркестр играет модный танец лансе, внизу на утрамбованной пыльной площадке танцуют. После лансе публика просит вальс «Невозвратное время». Внезапно на помосте появляется Кузнецов. Глаза веселые, никудышные усы вызывающе топорщатся. Потрогал за рукав благообразного капельмейстера, увлеченного своим делом. Тот недоуменно поворачивает к нему голову, продолжая махать палочкой, смотрит вопросительно.