Иван Арсентьев - Буян

— А! Плевать! Где жизнь — алтын, там смерть — копейка, — махнула Анна рукой с каким-то бесшабашным задором.

Продолжая разговаривать, девушки прошли мимо зацветающих Молоканских садов. Город остался позади. Вдали синели размытые очертания Жигулей. Они как бы струились в теплом мареве. В едва оживший, какой-то еще постно-зеленоватый лес вела узкая, вогнутая, точно корыто, дорога. Она спускалась в длинный и широкий Постников овраг, поросший чапыжником. Потом пошел рябой березняк, а на взлобке за оврагом — высокие сосны. Пушистым комочком пролетела над головой белка — перемахнула на соседнее дерево. Зелено кругом. И в девичьих глазах — зелень лесная, хотя у Музы глаза карие, а у Анны — серые и только у Лены Рыжей — истинно зеленые.

А как пахнет здесь! Струились ароматы, в которых угадывался горьковатый запах осиновой коры и гниль мхов, и не то от волглой земли, не то доносило ветром от Жигулевского завода — пахло солодом. В лесной просини — птичий звон. Мелодично тюлюлюкал красноногий травник, свистел и кряхтел кто-то невидимый в зарослях, вдали врал бессовестно нытик удод, повторяя без конца: «худо-тут! худо-тут!».

Нет, худо не было. На душе у девушек, как и вокруг, было по-майски безоблачно.

Анна размяла между пальцев маслянистую почку тополя и вдыхала удивительно чистый аромат возрождения. Лицо ее порозовело, глаза блестели, как у человека, вырвавшегося на свободу после долгого пребывания взаперти. Она тепло улыбалась одними уголками губ чему-то своему, близкому, чему, должно быть, пробил час. Тонкие быстрые тени от веток оставляли на щеке ее и на белых пальцах рук подвижную рябь, так что можно было подумать: конопушки, пригретые майским солнцем, вдруг растопились, и нежные крапинки усыпали все тело девушки.

Неподалеку хрипло и громко каркнула ворона, и тут же из-за кустов березового молодняка вышло двое мужчин в распахнутых пиджаках и синих косоворотках. Один из них, с биноклем на груди, сутулый и носатый, дотронулся до козырька фуражки, спросил:

— Далеко ли следуете, извиняюсь, барышни?

— Куда Макар телят не гонял… — ответила быстро Лена, и густая зелень в ее глазах заискрилась.

— Ага… Счастливо, товарищи. Смотрите, там впереди засека сделана, обходите слева.

— Понятно.

По распоряжению комитета публике надлежало собираться на глухой поляне за оврагом Постникова. Собираться окольными путями и в разное время. Одни шли лесом со стороны поселка Курмыш, другие — со стороны Афона, многие поднимались по Волге против течения на завознях — неуклюжих четырехвесельных лодках с кормилом вместо руля.

Уж если было тепло на улицах города, то в лесу и вовсе жарко, как перед дождем. Паром и мокрым теплом дышала земля. На сизо-зеленой поляне собралось человек триста пятьдесят. Ходили туда-сюда, сидели кружками на траве. Отдельной кучкой стояли видные эсеры: представительный Сумгин с львиной гривой, журналист Девятов, тут же околачивался Череп-Свиридов в своей бандитской шляпе и его верный спутник Чиляк. Рядом закусывали, потягивали пиво. Кто-то запел модную песенку: «От Артура до Мукдена отступали мы толпой…» Коренастые, сутулые, взъерошенные, в поддевках, в пиджаках, совсем еще молодые и в летах читали доставленные Босой Головой газеты и листовки. Представитель Железнодорожного района Шура Кузнецов рассказывал что-то слесарю депо веселому хохотуну Шуре Буянову — Буянычу, как звали его товарищи. Тот курил одну за другой папиросы и поглядывал на собеседника хитроватыми глазами.

Деревенский агитатор Сашка Трагик вдруг взъерошил свой ежик и, обрадованно помахав через головы сладко улыбавшихся братьев Акрамовских, заспешил кому-то навстречу.

— Здравствуйте, Антип, здравствуйте, Лаврентий! — воскликнул он, пожимая руки каким-то мужчинам, не похожим ни на мастеровых, ни на интеллигентов. Было видно, что эти двое не городские, однако и не из далекой деревенской глуши. — Чем добирались? На «Тартаре»? — продолжал Саша. — Что нового в Царевщине? В Буяне?

— Спасибо, Саша, за приглашение, — сказал высокий, с глубоко запавшими глазами Лаврентий.

— Приехали на телеге Николая Земскова, ты его знаешь, — добавил широкоплечий бородач Антип. — В будни не больно-то выберешься, а надо. Да и книжечек — в самый бы раз…

— Запахло, слышь, и у нас в Царевщине забастовкой. На погрузке барж заваруха. Посоветоваться нужно.

— Дадим и литературы, и газет, — обнадежил Коростелев товарищей и повел их за собой.