Иван Арсентьев - Буян

— Благодарю за столь исчерпывающую информацию. Хочу особо порекомендовать вам прекрасных патриотов — купцов Щеголева, Кикина и Соколова. Сведите их с приставом Балиным. Приближается пресловутое Первое мая, надо быть готовыми.

Кондоиди, все еще думая о Чесноке и компании, вздохнул:

«Как был прав Радецкий, сказав: пятнадцать дней террора — пятнадцать лет спокойствия. Дорогой ценой приходится расплачиваться за попустительство стоящих у кормила. Россия стала подобна морю взбаламученному. Порывы революционного ветра швыряют в него все новых и новых людей, которым хочется веселой и свободной от всяких ограничений жизни, всего того, что может удовлетворить их грубые инстинкты. Люди смелые, но невоспитанные, без каких-либо нравственных понятий, они становятся под знамя революции и нередко делаются вожаками таких же, как они сами, в корне развращенных людей».

Полицмейстер, словно догадываясь о мыслях вице-губернатора, сказал:

— Революционная пропаганда захватывает главным образом молодежь.

Кондоиди усмехнулся:

— Полицейская статистика несколько прихрамывает, но в данном случае вы правы. Апологеты революции объясняют это отзывчивостью на все хорошее, свойственной молодежи. И это отчасти верно. Мнимая красота и справедливость всяческих социальных построений могут загипнотизировать молодежь, но только образованную. Приписывать же интерес к отвлеченным идеям самарскому горчишнику или крючнику — это грубое заблуждение. Вот мы едем с вами в самую что называется клоаку. Едем из-за дурноголовых купчишек из биржевого комитета, которые сами виноваты в брожении крючников! Усмирить для начала следовало бы маклаков Батюшкова и Маркова да всю эту либеральную сволочь вроде присяжных поверенных Бострома и Гардина. Чтоб научились ценить самодержавную власть!

Кондоиди оглянулся назад, полусотня бородатых оренбургских казаков с нагайками следовала за коляской. Сытые кони екали селезенкой, легкий верховой ветер доносил запахи пыли и пота. Желтые лампасы на шароварах казаков поблескивали в лучах утреннего солнца.

Коляска вице-губернатора приближалась к площади перед биржей, когда делегаты крючников, посетив председателя комитета и не добившись удовлетворения своих требований, показались из парадного, где их ждали свои. Заодно они выволокли с собой и председателя биржевого комитета Батюшкова, тщедушного купца Маркова и нескольких попавших под горячую руку подрядчиков и тут же сообща принялись колотить их.

Ругань, свист, крик.

— Вали их разэтак!

— Бе-е-ей!

«Зря не ехал я медленней, — пожалел Кондоиди, — пусть бы этим либералишкам покрепче накостыляли… Но коль уж прибыл, надо принимать меры».

Полусотня казаков с гиком внезапно появилась со стороны Алексеевской площади, взяла в нагайки ватагу осатаневших крючников. Изрядно помятые купцы ударились обратно в здание биржи, как цыгане в шатер от дождя. Кондоиди довольно осклабился, отъехал чуть в сторону и принялся спокойно созерцать свалку, презрительно кося выпуклым глазом. Ноздри его толстого носа хищно раздувались.

Но вдруг он вспомнил глухой взрыв за Волгой и, невольно вобрав голову в плечи, подумал опасливо: «Поменьше следует мозолить глаза террористам, показываться на всяких усмирениях и беспорядках».

Тем временем топот ног, гам, истошные крики скатывались по спуску в Щепновку, мелькали дырявые зипуны под казачьими нагайками. Крючники искали спасения на берегу мачехи-Волги, вечно держащей их в рабстве и голоде.

Кондоиди зашел на биржу. Испуганные, взбудораженные чиновники и купцы принялись благодарить его за спасение, показали петицию, предъявленную грузчиками. Он прочитал, задумался: это уже не стихийное буйство, а организованное возмущение. Самим крючникам до этого не додуматься вовек, кто-то их надоумил, но кто? Если так дальше пойдет, то в городе по-настоящему запахнет порохом. И Кондоиди настойчиво посоветовал купцам уступить пока грузчикам по-хорошему, а там видно будет. Иначе ни губернатор, ни полиция не могут гарантировать сохранения имущества не только самим биржевикам, но и всем горожанам.

Купцы, возмущенные беспомощностью власти, сели писать жалобу в Петербург, а Кондоиди, позвав сотника, распорядился увести казаков в казарму, сам же направился обратно в канцелярию губернатора.

Крючники добились своего, биржевики отступили.

Евдоким, нанюхавшись пряных запахов, исходивших из открытых дверей «колониального магазина» Рухлова, приплелся в Струковский сад и плюхнулся на скамью. Посмотрел на мглистый берег Заволжья, поросший седыми вековыми осокорями и приземистым красноталом, повесил нос и затосковал. На сердце камень — не отвалишь. Попался на зуб беде, и пошла жевать. Сколько ни мозгуй, сколько ни вертись, а долю изменчивую, лихую, видать, не одолеть. Евдоким уныло сжал руками голову, смотреть ни на что не хотелось. Неподалеку за спиной его грохотали повозки, потягивало соблазнительным душком печеных пирогов. Слышно шарканье ног по тротуару, но в самом саду безлюдно. Только какой-то балбес долговязый все шатается по дорожке туда-сюда, кося глазом на сидящего одиноко Евдокима. Не иначе, назначил свиданье зазнобе на этой скамейке, а теперь мечется. Давай-давай! Посмотрим, какая к тебе краля заявится…