Иван Арсентьев - Буян

— Где убийца?

— Он пытался скрыться, но его догнал извозчик и задержал при помощи прохожих. Преступник легко ранен, я отправил его в часть и приказал держать под усиленным караулом. Двое других его сообщников скрылись в неизвестном направлении.

Пока полицмейстер докладывал вице-губернатору, явилось духовенство с певчими, стало служить над мертвым торжественную панихиду. Народу вокруг скопилось — тьма. Во время панихиды Кошко стоял возле покойника и мог вблизи рассмотреть печальные останки. Форменный сюртук обращен в клочья, эполеты исчезли. С шеи и груди кожа содрана, а большой золотой образок на цепочке остался нетронутым. Религиозный Кошко был глубоко потрясен. В целом же все это вызвало у него скверные мысли. Особенно тягостной была одна, навязчивая. Она беспрестанно, как рефрен, звучала в мозгу, и никак нельзя было от нее отделаться. «Шапку Мономаха отрывают с головой… Шапку Мономаха отрывают с головой…» И так без конца, точно попугай настырный долбит клювом в темя.

Среди многотысячной толпы было невыносимо душно, как в завязанном мешке, от тошнотного запаха крови мутило. По убитому ползали зеленые мухи, налетевшие, видать, с базарных мусорных куч. Кошко смотрел на Блока, а перед глазами вставало другое, виденное недавно в Матвеевском: церковная ограда, а под ней накрытые рогожей пять вздутых от жары трупов и тоже рой зеленых мух над ними.

Сознание еще не успело усвоить случившегося, и то, что было сейчас, казалось ненастоящим. Карета скорой помощи давно стояла рядом, но тело убирать нельзя было до прихода судебных властей. Однако те не спешили, хотя прошло уже больше часа, как уехал нарочный. Казаки из сил выбивались, сдерживая бурлящую толпу. Все громче и раздражительней подстрекательские выкрики:

— Это антиллегенты все поганые!

— Прихвостни вражьи!

— Эй, народы!.. Чего околачиваться-то? Бей жидов!

Кошко поглядел вокруг оторопело.

«Вот только погрома не хватает… А у меня не сделано никаких распоряжений».

Поманил к себе полицмейстера, велел распорядиться по телефону, чтобы выслали немедленно по городу патрули, а казаки и роты Березинского полка были наготове выступить по сигналу тревоги.

Прокурор все не являлся, и Кошко, опасаясь, что казакам толпы не сдержать и тогда произойдет неслыханная свалка — из памяти еще не выветрилась Ходынка, — приказал поднять останки Блока на носилки и везти в губернаторский дом.

В большом зале застелили белым стол, поставили на него носилки. Собрались все власти, доктора, духовенство, стали решать, что делать дальше. Кошко, отдав необходимые распоряжения, уехал в губернское управление.

Ночью по городу были произведены аресты и обыски у лиц, известных жандармской полиции своей неблагонадежностью, и тем не менее утром городовые сбивались с ног, рыская по улицам и срывая с телеграфных столбов отпечатанные в типографии прокламации. В них значилось.

«Вчера, 23 июля, по приговору Поволжского революционного комитета казнен самарский губернатор Иван Блок».

Выразительно и кратко.

Точно такую же прокламацию нашли при обыске у одного из задержанных по кличке «Вадим». В момент ареста он держался удивительно вызывающе. Ни малейших признаков смущения или страха: насмешливая улыбка не сходила с его губ. Подозревая в нем главного организатора покушения, Кошко приказал посадить его в карцер и содержать под строгим надзором. По этому поводу «Вадим» заявил тюремному начальству, что за подобное обращение вице-губернатору в скором времени будет надлежащее возмездие.

Через день утром Павлов уезжал в Пензу, и Кошко зашел к нему проститься. Расставаясь, Павлов со смеющимися глазами перекрестил вице-губернатора и сказал:

— Ну, прощай, Илья Федорович. Тебя, вероятно, сегодня убьют, а потому мы больше не увидимся…

Павлов хорошо знал, как действуют подобные выходки, и Кошко не оставалось ничего другого, как ответить ему в тон торжественной латынью: «Из земли взят и в землю отыдеши»… — и расхохотаться.

В тот день состоялись похороны. Было часов одиннадцать утра, а центральные улицы уже ломились от наплыва народа. Жара стояла обжигающая, не менее сорока градусов на солнце. По раскаленной брусчатке медленно двигалась похоронная процессия. Впереди верхом — новый начальник гарнизона Сташевский с казацкой нагайкой в руке, позади него — отряд стражи, за катафалком шла семья Блока и вице-губернатор Кошко. От губернаторского дома до собора версты три. Процессия, вливаясь на Алексеевскую площадь, пошла мимо строящегося справа каменного дома, покрытого лесами. Все площадки лесов густо усыпаны зрителями. Только колесница поравнялась с домом, как вдруг что-то громко треснуло… Повисла зловещая тишина. Процессия испуганно вздрогнула, застыла на месте. Но к колеснице подскакал становой пристав с перекошенным от досады лицом. Он попросил продолжать шествие, сообщив, что инцидент исчерпан: подломилась доска помоста, не пострадал никто.