Борис Бартфельд - Возвращение на Голгофу

Новый повар не пожадничал, накормил до отвала. Так что к комбату Ефим явился довольный, даже несколько осоловелый. Получив разрешение войти, он перетаптывался у дверей, не зная, с чего начать разговор. Но комбат сам заговорил с ним, спросил, что слышно в штабе полка. Ефим пересказал всё, что узнал от штабных телефонистов, большей частью пустой трёп, но и по делу кое-что: о том, что от командующего артиллерией фронта всё время звонят, справляются о запасах снарядов, требуют докладов о готовности к стрельбе, уточняют, а то и вовсе меняют намеченные для поражения квадраты. Обстановка нагнетается, значит, вот-вот и начнётся. Вот и особисты в полк зачастили, землю роют по всему переднему краю, тоже верный признак. Разговор сам по себе вырулил на нужную Ефиму тему.

— Нет им покоя… И у меня вчера Черепня сидел до вечера. Всё крутил с вопросами, хорошо хоть к концу напился да уехал весёлый. Но кто их весёлость разберёт, к чему она, к добру или злу?

— А чего ему здесь понадобилось? — осторожно поинтересовался Ефим, боясь сбить разговор с нужной ему темы.

— Хрен их поймёшь? Сперва в целом про обстановку говорили, про трёп ваш дурацкий, анекдоты да недовольство начальниками. Потом завёл разговор о том, что это у нас в батарее за солдат такой появился, что стрелять не желает, пацифист хренов. Видать, явно на Абрамова намекает. Ну, я ему ответил, что хочет стрелять, не хочет, так кто же ему даст. Батарея уже два месяца не стреляла. Так что про его желание ничего нам не известно, да и неважно это. Он не наводчик, не командир орудия, ему не стрелять, а копать нужно да ящики на себе таскать. А чтобы стрелять, братец ты мой, у нас это ещё заслужить надо. До наводчика и командира орудия расти да расти. Так что знать про это ничего не знаем, да и знать не хотим. Солдату солдатово, кесарю кесарево.

— Откуда же ему известно про настроения Абрамова? — Ефиму неприятно было думать о доносчиках среди батарейцев.

— Ясно откуда, стукачей всех не переведёшь. Так что ты языком поменьше трепись, да и дружкам своим накажи.

— Ну и ладно, мелочи всё это. Не страшно.

— Это, конечно, мелочёвка, но на том разговоры не закончились. Стал Черепня пытать меня про ваших немцев, которых я тогда в Литву на машине отправил. Разговор тут пошёл пожёстче. С чего вдруг такое внимание им? А вдруг они шпионы? Что там за документы немка из-под пола тайно достала, что за фотографии? Едва до драки с особистом не дошло, за грудки хватались, хорошо хоть жидковат Черепок в кости. Потом выпили по кружке спирта да закусили хорошо, вроде как и успокоились. Так что будь готов, он знает, что ты отвозил их в Литву. Если на этом не успокоится или наступление наше не начнётся, то явится на днях снова, станет допытываться. А как начнётся наступление, так не до этих глупостей будет.

— Начнётся наступление. По всему чувствуется, что скоро начнётся. Осточертело всем это ожидание. Ну, по правде сказать, за всё время на фронте не жили мы так хорошо, как два последних месяца в этих игрушечных посёлках.

— Да, Ефим, за три с лишним года не знал я такого и от других не слышал. На войне без войны. Восемьдесят дней без войны! Надо же! Так и воевать разучиться можно.

Ефим виду не показал, но сильно занервничал от разговора с комбатом. Про Иосифа, к счастью, в разговоре с особистом не было сказано ни слова, а вот история с вывозом немцев в Литву просто так не закончится. Но ничего, если офицеры в таких делах живут по армейской мудрости «Дальше фронта не пошлют, меньше роты не дадут», то солдаты и подавно, а у него и так ни роты, ни взвода, толком даже отделения нет. Обойдётся как-нибудь, разве что задёргают допросами да объяснительными.

Ефим побежал на позиции к Чивику, успокоить его, что Иосифом никто не интересовался, а вот им скорей всего придётся иметь дело с товарищем Черепнёй.

Все последние дни Иосиф пребывал в странном оцепенении, в состоянии глубокого погружения в себя. Даже гибель повара не встряхнула его, не вернула интереса к реальной жизни. Вернуть не вернула, а в памяти засела, что заноза в босой ступне.

— Вот что за штука судьба такая. Ни с того ни с сего — и смерть. Для Ивана Павловича явно случайная. Так бы и мне… И никто не заподозрил бы ничего. Вот что важно — смерть должна произойти случайно, даже нелепо, тогда обойдётся без доследования.

Чем больше его мучили ночные видения, тем сильнее он укреплялся в мысли, что его смерть должна быть случайной, мало ли, что может произойти на фронте… Надо искать, искать эту случайность. О том, что надо жить, он даже не думал, настолько глубоко им завладела мысль о своей неизбежной и даже нужной смерти.