Ангел Каралийчев - Весна

— Прогони, — кричит, — своего волка из овчарни! Сегодня ночью я видел во сне, что все твои овцы передушены. Лежат в овчарне на земле одна подле другой, а снег весь в крови!

Я ничего ему не сказал. Взвалил на спину мешок с хлебом и тронулся в путь. Возле скита, гляжу, навстречу мне идет Найденыш, шатается, будто пьяный. Когда он подошел ближе, я оцепенел: морда, уши у него в крови, и даже лапы красные.

— Погубил волк мое стадо! — пронеслось у меня в голове. — Погубил мою душу!

Я уронил мешок. А окровавленный Найденыш идет, пошатываясь, мне навстречу и хвостом машет. Потемнело у меня в глазах, я поднял ружье и — бац, бац! — двумя пулями его уложил. Не оглядываясь на него, бросился в овчарню, прибежал туда, братец ты мой, и что же я увидел? Перед кошарой лежит громадный, с осла, волк с перегрызенным горлом, а овцы невредимы. К лесу ведут кровавые волчьи следы. Тут я понял: два волка напали на овчарню, и Найденыш встретил их как верный солдат. Одному он перегрыз глотку, другого ранил, и тот удрал в горы. Обессиленный, Найденыш поспешил мне навстречу похвалиться своей победой…

Сердце у меня разрывалось на части. Я спустился к скиту и уж ласкал Найденыша, ласкал… Потом взвалил себе на спину и унес. Похоронил его, как человека, высоко над шалашом. Протоптал стежку к его могиле… Как только ударят заморозки, я спущусь вниз и отдам овец монастырю. Пусть возьмут — к чему мне они? Чувствую я, что этой зимой господь бог приберет мою душеньку. Стосковался я по сыновьям, моим соколикам, и по доброй моей хозяюшке. Уж сколько лет дожидаются они меня в земле…

Старик умолк. Я долго глядел на звезды и думал о вихре, который подхватил деда Вылчана, поднял его до небес и снова сбросил вниз, в горы.

Перевод Е. Яхниной.

— Нету, нету больше моей землицы! — с тоскою проговорил дед Адам, следя взглядом за землемерами.

Молодой учитель, босиком, закатав штаны, шагал по влажному от росы полю, а за ним, поскрипывая, ползла железная рулетка. Кривица — толстый, самодовольный хозяин паровой мельницы в Асенове — крикнул:

— Ты правильно отмеряй-то, учитель! Ошибся ты, сбился! Больно уж много у тебя получается. Не слишком ли глубоко руку в мой карман запускаешь? Ну-ка, пройдем еще разок.

Кривица, пыхтя, нагнулся, ухватил другой конец рулетки. Металлическая лента поползла по засохшей земле, шипя, точно утка, защищающая свой желторотый выводок. Кривица тоже вошел в хлеба. И потонул в них — только голова поплыла над колосьями, как тыква по зеленой глади реки.

Дед Адам безнадежно махнул рукой и отошел в сторонку, к меже — глаза б его не глядели! Уселся под грушей, вытащил из кармана платок и стал вытирать лоб, по которому годы проложили глубокие борозды. Шумели высокие хлеба, и старик неслышно забормотал:

— В последний раз нынче сел я отдохнуть в твоей тени, старая груша. Тут, к твоим ветвям, привязывала когда-то мать мою зыбку. Тут вязал снопы мой отец и складывал их в копны. Он носил белые холщовые штаны и белую рубаху. Лицо обгорелое, как зажаристая хлебная корка, брови выгорели. На его паламарке был выдолблен глубокий крест. На этом поле и я вязал снопы, за семью жницами поспевал, заслушавшись песен Латинки, дочки деда Ангела-Ямалии. Как она пела, озорница! Когда поженились мы, первым долгом сюда пришли, кукурузу сеять. Я пахал, а она шла следом, в руке мешок с семенами, опускала в борозду зерно за зерном. Красивая была женщина, носила шерстяной расшитый пояс с перламутровыми пряжками, на каждой пряжке вычеканен конь — скачут друг дружке навстречу. И мы в те времена молодые были, горячие, точно буйные кони. Смело мчались по жизни, ничто не в силах было нас остановить. Куда подевались, куда ускакали те кони? Поглотило их время, точно хищный зверь. На той самой ветке, что качала меня, висели и люльки трех моих сынов. На полях Фракии без времени полегли двое из них, остался у меня теперь лишь меньшой, самый любимый…

Старик полез за пазуху и достал оттуда сложенный листок бумаги, завернутый в носовой платок. Развернул его и стал по слогам разбирать написанное.

«…Тут чужая сторона. Никто на тебя и не взглянет, никто куском хлеба не поделится. Поскорей пришли, отец, денег. Ты пишешь, что нету у тебя и банк не дает ссуды. Так продай большое поле! Кривица купит. Я писал ему. Он рад купить, только бы ты дал согласие. Ты должен сейчас помочь мне. Дай мне возможность доучиться. А о завтрашнем дне не тревожься. Когда окончу курс и стану врачом — поселюсь в каком-нибудь городе, на побережье. Возьму к себе и тебя и маму. Чтоб могли вы отдохнуть на старости лет. Ты будешь читать газеты, попивать кофеек и ходить на рынок за свежей рыбой. Вот и вся твоя будет работа. А мама будет нянчить внучонка и петь ему песенки — так, как только она одна умеет…»