Ангел Каралийчев - Весна

«Доктор Петко Адамов. Деда Адама меньшой, что ль? Уж этот дед Адам! Сказал: «Последнюю рубаху с себя сниму, а выведу сына в люди, выучу!»

И выучил.

Вот как будут говорить люди, а дед Адам только ходи да нос задирай.

— Твоя правда, дед Адам. Точь-в-точь двадцать семь декаров и три ара. А мне, как на глаз прикинул, вроде показалось меньше. Беру и землю, и хлеб на корню, — сказал Кривица, сворачивая рулетку и алчно оглядывая буйные хлеба, почтительно, как молодуха свекру, кланявшиеся ветру.

— Нет, хлеб не продам. Я его сеял, я и соберу. Что же это — уж и хлебушко тоже у меня отнять надумал, — разволновался дед Адам.

— Дело твое. А только иначе земля мне без надобности. Подумай, дед Адам! Хорошенько подумай. Чтоб потом не говорил: обманул, мол, меня Кривица. Как же так? Я денежки выкладываю, сына твоего в доктора вывожу.

— Нету больше у меня землицы! — сокрушенно произнес дед Адам и поднялся на ноги. Отряхнув приставшую землю, глубоко вздохнул и медленно зашагал к селу.

У доктора Петко Адамова — собственный дом в прекраснейшем из городов Черноморского побережья; сад, где растут черешни, груши, розы и кактусы; жена — изящная дама с руками, словно выточенными из слоновой кости, и ногтями цвета граната. Она посиживает в саду, вдыхает соленый морской воздух и тоскует. Доктор безумно занят. Сей молодой человек, возвратясь из Европы, растолкал локтями толпу старых медиков и проложил себе дорогу. Со всей округи тянутся к нему хворые крестьяне с изможденными лицами и лихорадочным блеском глаз, в толстенных грубошерстных штанах даже в самые жаркие дни, с заветной бумажкой в пятьдесят левов, тщательно завязанной в носовой платок. Доктор — член всех благотворительных обществ. Председатель местного хорового кружка. Руководит клубом трезвенников. Выступает с проникновенными докладами от имени женского кружка «Герань», секретарем которого является его супруга. Сей молодой человек быстро поднимается вверх по общественной лестнице. И совсем забыл о двух стариках, которые последнюю рубаху с себя сняли, чтобы дать ему образование. Высоко взлетел молодой человек. Повесил на двери блестящую табличку, где черными буквами выведено: «Доктор Петко Адамов».

«Любезный сынок наш Петко! Четыре годочка ожидали мы с матерью, что ты пригласишь нас к себе, чтоб приехали мы поглядеть, как ты живешь да порадовались на тебя и твою красавицу женушку. Почему ты так поступаешь, сынок? Почему забыл нас? Знал бы ты, как худо нам живется. Ох, и худо! Ведь что было у меня хорошей земли, то продал я Кривице, и остался я теперь как дерево без корней. Такие подошли дни, что в амбаре хоть шаром покати. Сердце разрывается, как подумаю, до чего мы дожили. Летошний год пришлось продать и огородик в Росене, где мать, бывало, сажала понемножку и фасоли, и лучку, и гороху, и огурчиков. Продали, ничего не поделаешь — на хлеб денег не было. Купил у Кривицы пять мер пшеницы, наполовину с куколью. Помололи ее, спрятали в ларь и замок повесили. По нашим расчетам дотянем до зимы. А там — хоть снег жуй. Мать, Петко, каждый день слезы льет. В пятницу, не говоря ни слова, пешком в город отправилась. К тебе надумала в гости. Шла, шла, дошла до монастыря Святой Троицы, а дальше идти уж мочи нету. Привез ее обратно Маслинка — тот, что возит подсолнух на маслобойню. Подсадил ее к себе на подводу и денег не взял. Теперь уж нам понятно, Петко, что ты нас к себе не возьмешь. Одна надежда на бога — авось смилостивится над нами и скажет: «Идите ко мне, дед Адам и баба Латинка, будет вам горе мыкать на этом свете». Прежде ты хоть немного денег присылал, а в этот год ничего. Слух идет, ты стал богатым человеком. Не найдется ли там какого местечка и для меня? Может, замолвишь словечко в общине — не возьмут ли меня в дворники — за одни харчи бы согласился… Я-то еще держусь, а вот мать от нужды и заботы вовсе извелась…»

Какой-то человек — худой, в резиновых царвулях, подпоясанный красным фракийским кушаком, запыленный, небритый, вошел в кабинет доктора Адамова. Доктор просматривал в это время рукопись последнего своего доклада, озаглавленного «Хлеб наш насущный». Он рассеянно пробегал глазами странички рукописи, а мысли его были прикованы к кухне, где шипели в жиру именинные цыплята.

— Тебе что? — спросил доктор, не оборачиваясь.

— Из деревни мы, господин доктор, привез вот гостинец вам от бабушки Латинки и деда Адама.

Гость пошарил в своем мешке и вытащил оттуда маленький узелок.