Ангел Каралийчев - Весна

— Ах, мои родители все-таки вспомнили, что у них есть сын? Как они там?

— Хорошо, господин Адамов. Уж куда лучше.

— Конечно, хорошо. Чистый воздух, солнце, свежие яички, масло, брынза. А письма не прислали?

— Было письмо, но дед Адам нагнал меня у самой околицы и взял назад. «Дай, говорит, письмо сюда, а отвези, говорит, моему Петко, доктору, ломоть хлеба, который мы с его матерью едим».

— И это все? — спросил доктор, принимая узелок.

— Все. Счастливо оставаться, господин доктор. Прощенья просим!

Когда крестьянин вышел из кабинета, доктор Адамов развязал узелок и увидел там ломоть хлеба, выпеченного руками его матери.

— Да они смеются надо мной! Это не хлеб. Это кусок глины!

Доктор Адамов рассердился, в гневе схватил ломоть и швырнул в отворенное окно. Два воробушка, копошившихся в золотистом песке садовой аллеи, подскочили к брошенному ломтю, клюнули разок и тут же улетели прочь.

Спустя полчаса молодой доктор в белоснежном чесучовом пиджаке вышел в сад. Нагнулся, поднял ломоть хлеба и стал пристально его разглядывать. Чья-то невидимая рука стиснула ему горло, начала душить.

Перевод М. Михелевич.

— Как бы мне дознаться, мама, висит ли еще на мне тот грех?

— Да ты о чем, сынок?..

— Эх, мама, не знаешь ты…

— Три года ты уже лежишь. Три лета тянулись одно за другим, как длинный караван; прошли под твоим окном, заглядывали к тебе. Пели молодые дрозды на вишне. Три раза наливались ягоды черным соком. А ты не сорвал ни одной. Трижды на гумне поднимались высокие копны… Неужто тебе опостылел белый свет? Неужели не хочется тебе выйти на солнышко, посмотреть на деревья и поля, на красивый мост? Посмотреть, как расцвели девушки? Три лета ты лежишь неподвижно.

— Ах, мама, не мил мне уже белый свет!

— Что ты, сынок!

Лампада заливает красным светом лицо больного. Сидящая у постели сына старая женщина тихонько поглаживает его руку. И не знает, как лучше расспросить его. По щеке матери медленно ползет слеза. За окном мягко дышит светлая ночь. Вдруг зашелестят деревья, будто кто-то шепчется над черными плетнями. Тихо качаются ветви. Выглядывают сквозь их густую листву белые трубы, словно хотят увидеть, спит ли окутанный мраком мир. Серый котенок смотрит в окно удивленными глазами.

— Помнишь, мама…

— Что, сынок?

— Как начал я строить Росенский мост… Было лето. Милка подарила мне белую рубашку с красной вышивкой. Я так радовался этой рубашке!

— Помню, как будто это было вчера. В то лето тебе исполнилось двадцать два — в самый раз жениться.

— Все меня дразнили, что я, мол, не смогу связать Черкювское поле с селом, пойти против реки, осилить ее, опоясать каменным поясом и укротить, как молодую жену. А я знал, что смогу. Семь лет ходил я с отцом по чужим краям, ставил людям дома. Научился камень класть, и стало мне это дело сподручно. Отец поглядывал на меня весело. Как-то раз спустились мы к реке, чтобы срубить старый тополь, — помнишь его? Сели на берегу. Внизу бежала и пела быстрая, шальная Росица. А вербы наклоняли темные верхушки к самой воде, чтобы испить прохлады.

Отец сказал:

— Слушай, Манол, то, чего не смог я, сделаешь ты. Вот на этом месте. Соединишь два берега, свяжешь два мира. Там, на той стороне, растут хлеба. Дай людям мост — пусть они пройдут по нему и уберут свой хлеб.

На старом тополе пела птаха. Я слушал дивную ее песню и спросил отца:

— А смогу я построить для них мост?

— Сможешь. Запомни хорошенько, — здесь самое подходящее место. Мост пусть будет большой, каменный, с четырьмя сводами. Покличь мастеров из Фракии, чтобы они тесали камень. В помощь собери крестьян. И ничего не бойся. Будут тебя помнить, пока свет стоит. Доброе дело сделаешь.

Вверху пела пташка, и крылья ее казались серебряными. С них стекали светлые капельки. Я сидел и думал: и не скажи мне об этом отец, все равно я его построил бы. Во-он он передо мной — ох, какой мост! Я увидел его, мама, таким, какой построил. Как обруч, опоясал он реку. А она, хитрая желтая змейка, выбивается из-под него, вьется, вытягивает свое сверкающее тело и кидается, освобожденная, буйная, вниз к синим холмам. И услышал я, как загрохотали большие, тяжелые телеги, как глухо задребезжали их грядки и закивали головами круторогие делиорманские буйволы.

— Запомни, что я тебе еще скажу, — услышал я отцовский голос, — когда начнешь строить мост, замуруй в него тень того, кто тебе дороже всех.