Ангел Каралийчев - Весна

— Да нет, верно ты все говоришь, но, скажем, надумай я сейчас идти — как я по такому снегу доберусь в Ореховицу?

— По железной дороге. Для того добрые люди ее и выдумали.

— А денег где взять? Кто это пустит на чугунку без денег?

— Пустое. Денег я одолжу, только решайся. Дам взаймы левов двадцать пять. Отчего не дать? Я тебя знаю, ты на чужое не позаришься. Вернешься — отдашь. А на обратную дорогу за деньгами дело не станет — к тому времени у тебя кошель распухнет.

Дедушка Божил встал. Надел свою потертую ватную куртку с заплатами из мешковины на локтях и пошел к выходу.

— Ну, так как? — спросил Пешо, провожая его до дверей. — Завтра, живы будем, — в дорогу, а?

— Да вот поразмыслю ночку, а завтра посмотрим. Если и это отдать, что ж тогда останется у меня на белом свете?..

Вьюга поглотила сгорбленного, съежившегося от холода старика, а Пешо закрыл дверь, подпер ее топором, задул свечу и прошел в тепло натопленную комнату, где спали его домашние.

А дедушка Божил еще долго пробирался сквозь снежную бурю, пока добрел до дому. Войдя, стряхнул с себя снег. Протянув в темноте руку, ощупью добрался до печки, сел и задумался. И задремал у холодного очага. Думы, перевалив через гряду лет, перенесли его в былое. Вот он в далеком селе, над которым светит багровая луна и дует теплый осенний ветер. Идет он по улице, сворачивает к площади и, дойдя до нее, останавливается как вкопанный. Перед ним виселица из свежеоструганных бревен, а на ней человек — рослый, плечистый, с длинными усами, в серой посконной рубахе. В ногах повешенного валяется его черная шапка, а на шапке светится золотом лев — повстанческая кокарда.

«Отец, — глухо прошептал старик, задрожав, — это я, твой Божил».

И увидел себя дедушка Божил таким, каким он был в тот день.

Босоногий мальчишка, перепрыгнув через садовый плетень, останавливается перед повешенным и застывает, впившись в него взглядом. Потом, не помня себя от ужаса, ребенок бросается обнимать и целовать ноги мертвеца:

«Отец, это я, твой Божил, ответь мне!»

Но мертвый не отвечает. Тогда мальчишка испуганно оглядывается, хватает отцовскую шапку и исчезает во тьме ночи.

Дедушка Божил залился слезами. Потом отер их рукавом и затих. Ветер налетал на ветхий домишко, парусом надувал бумагу, которой вместо стекол были заделаны окна. Над деревней носились крики, вой. Словно кто-то звал на помощь, словно где-то били в набат…

На другой день, проснувшись и посмотрев в окно, он увидел, что снегу намело — не пройти. Зима разыгралась не на шутку.

— Эх, был бы у меня тулуп, сапоги, да воз дровишек! — вздохнул он. — Развел бы огонь, скинул бы сапоги, расстелил бы за печкой тулуп да как залег бы! Э-э-эх! Огонь трещит, искры по трубе летят, а я себе полеживаю в тепле да потягиваюсь… Пешо прав. Надо ехать сегодня. Если не поехать, он может пойти на попятную. Скажет: «Все, не будет тебе больше хлеба!» Правда, они уговорились так: покуда старик жив, Пешо его кормит, а как помрет, Пешо достанутся дом и участок дедушки Божила. Да ведь кто его, собаку, знает: вдруг что втемяшится в голову, возьмет и скажет — нету тебе хлеба!

И дедушка Божил решился. Он встал, пошел в чулан, достал из-за пояса ключи, отпер сундук, нащупал кокарду и задрожал…

Пешо отсчитал ему двадцать пять левов на билет и сказал на прощанье:

— Смотри не забудь себе шарф купить — шерстяной, да помягче, чтоб уши закутать. А мне купи газету. Почитаю, что нового творится на белом свете. Душа истосковалась по новостям. Не по мне она, эта жизнь в медвежьем углу. Видно, так уж на роду написано.

К полудню дедушка Божил уже стоял в Ореховице перед лавкой ювелира. Он долго отряхивал снег с царвулей и наконец нерешительно постучал.

Ему отворил сам хозяин, с толстой золотой цепью на животе, в блестящих, со скрипом башмаках. На пальцах у него сверкали бриллианты.

— Что тебе? — спросил ювелир.

— Я пришел, чтоб…

— Чтобы что? Уж не подарок ли задумал купить к рождеству?

— Нет. Хочу продать одну вещь.

— Какую же?

— Одну старинную кокарду. Когда мы с турками бились, я носил ее на шапке. Ведь я из отряда капитана деда Николы, которого убили у села Колибы. Слыхал о таком? Да знаешь, конечно, — песню еще про него сложили. Вот из его отряда. Знаменосцем у него был. Был бы жив Пеню из Лясковца, отчаянная голова, тот бы тебе порассказал обо мне. С тех боевых дней и осталась у меня эта кокарда. А еще раньше носил ее мой отец, Иван Божилов, старый повстанец. Турки повесили его посреди села. Ты, верно, слышал о нем. Отец он мне. От него и досталась мне эта кокарда.