Михаил Булкаты - Живой обелиск

— А если они перестали быть хадзарами и приняли недостойного пришельца? — Коста размахнулся и рассек огромный камень.

Габу растерялся. Он не знал, что сказать этому доброму путнику, который помог им расколоть столько камней.

— Нас гыцци проклинает часто, но проклятья идут нам впрок, потому что она любит нас больше всех.

— Ты хочешь сказать, что на горы нужно иметь те же права, что гыцци на… тебя и Джета?

— У нас в ауле говорят, что есть такой человек.

— Кто же это?

— Готта.

Кувалда выпала из его рук.

— Кто, кто?

— Коста… Даже его проклятья нашим хадзарам идут впрок.

— Это тоже в ауле говорят?

— Нет, так говорит гыцци, — ответил младший каменщик.

Конь, стоявший под скалой, шарахался при каждом стуке кувалды.

— Габу, сколько же платит вам этот добрый хозяин?

— Платит столько, что не можем накормить Мила.

— А ведь Мила работает наравне с нами! — сказал Джета, гладя собаку.

У путника пересохло во рту. Он отрешенно сидел на плоской каменной плите. Трое каменщиков молча смотрели на него. Тишину нарушали храп коня и рев реки.

— Габу, ты же настоящий каменщик!… Как же ты прощаешь пришельцу голод Джеты и Мила?

У маленького Габу задрожали веки.

— Гыцци несколько раз хотела пойти с жалобой к Коста, но не смогла.

«Опять Коста… Как будто он развел огонь в потухших очагах и наполнил пустые амбары хлебом!»

— Ничего твой Коста не сможет сделать, слышишь ты, старший каменщик? Твоему Коста бог дал глаза только для того, чтобы он видел неправду! Понятно тебе, старший каменщик? — махнул он рукой.

— Ничего мне не понятно, — сурово пробурчал Габу. Он взял у путника тяжелую кувалду и отошел в сторону.

— Спасибо за наломанные камни, их так много, что на этот раз перепадет кусок и Мила. — Он смерил черноусого путника суровым взглядом. — Но не надо говорить так о Готта.

— Твой Готта никто и ничто, слышишь ты, Габу?

— Гыцци говорит, что он согревает бездомных и кормит голодных.

— Согрел бы твой Готта собственную душу! Прощайте Габу, Джета, Мила! — Он встал, поправил прилипший к телу бешмет и, почувствовав спиной пронизывающие взгляды, не вытерпел, обернулся: — Эй, Габу, приезжай вместе с гыцци в Дзауджикау!.. Пойдем с жалобой к Коста!..

— А кого искать? Мы даже вашего имени не знаем! — голос Габу звенел в узком ущелье, как колокол.

— Одинокий — вот имя мое!.. Ищи Одинокого, Габу-у-у!

— Одинокого? — Мальчик подскочил как ужаленный. — Эй, Одинокий!.. Слышите!.. Подожди-ка! Я слышал от гыцци, что он одинок на всей земле! — кричал Габу и гнался за путником, взмахивая руками.

Путник остановил коня. Мальчик подбежал и, прислонившись грудью к стремени, взглянул на всадника.

— Одинокий, слышите, Одинокий… Я не так сказал, я напрасно обиделся, — чуть не плача шептал мальчик.

— Ничего, Габу, — еле выговорил Коста.

— Слышите, Одинокий, нагнитесь-ка немножко! — всхлипывая, умолял мальчик. — Кубады принес в наш аул одну книгу!.. Он прятал ее в кожаной сумке вместе с хлебными крохами… Кубады слепой, он читать не может… И я не могу читать, но в этой книге я видел картинку…

— Может быть, может быть, Габу. — Путник обнял мальчика, подтянул к себе.

Габу уткнулся лицом в его грудь и бубнил надтреснутым голосом:

— Я там видел одну картинку!.. Гыцци сказала, что это лицо Одинокого… Она говорила, что Готта совсем одинок!

— Возможно, Габу! — Слезы мальчика намочили его черный сатиновый чекмень. — Не надо, Габу, ты же мужчина и старший каменщик. — Он гладил худые плечи мальчика.

Перед мордой коня стояли Джета и Мила. Младший каменщик и собака смотрели на двух старших каменщиков с улыбкой.

Вернуться бы в Дзауджикау, закрыться б в сырой мастерской — перед глазами стояли Габу и его помощники. Но его ждали Чендзе и Леуа.

«Придет ли когда-нибудь конец страданиям Габу и Джеты! И в наши холодные сакли заглянет солнце…»

Конь тяжело скакал по тропинке шириной с волосок, холодный ветер пронизывал насквозь. Где-то выл голодный волк.

Пожалев вспотевшего коня, путник остановился и пошел впереди него. Внезапный выстрел взбудоражил ущелье. Конь чуть было не вырвал уздечку из рук, попятился к обрыву с храпом и ржанием. Коста рванул к себе натянувшуюся уздечку и одним прыжком вскочил в седло. Конь, фыркая, встал на дыбы у самого края обрыва, замер и пустился вскачь.

«Теперь можешь скакать», — облегченно вздохнул он. Но конь опять заартачился, уперся передними ногами в камень. Одинокий путник оглянулся — не подкрадывается ли какой-нибудь зверь. Над выступом скалы, как каменное изваяние, стоял охотник с огромной тушей тура на плечах.