Ринат Валиуллин - Алмазы для Бульварного кольца

Олег шел по улице Горького навстречу Николаю Стрельцову, который позвонил ему накануне и предложил встретиться, пока он еще в Москве. Мимо Олега, навстречу и параллельно с ним, шли люди в осенних плащах и куртках. Людской поток, казалось, не прекращался здесь ни днем, ни вечером, толпа двигалась вперед и назад, каждый из нее считал, что идет по делу, и его путь имеет конечную, важную цель. Голова Олега разрывалась от мыслей и сомнений:

«Что я знал о жизни? Мне казалось, что все – до тех пор, пока я не оказался в Африке. Ничего, ничего я не знал о жизни, ровно как и о себе: ничего я не знал, на что способен и на что способны люди в джунглях нечеловеческих условий, и способны ли вообще. Потребовалось тринадцать месяцев Африки, чтобы провалить экзамен по предмету о жизни и смерти, о свободе и рабстве, о любви и жалости. Все ответы, которые существовали до этого путешествия, были абсолютно неверны, они даже были губительны, весь багаж знаний небогатого личного и богатого литературного опыта превратился разом в макулатуру.

Там я понял, что такое боль, я ее увидел, взял на себя, я ее вынес с поля боя, спас, чтобы она еще долго жила во мне и не отпускала. Я пропустил ее сквозь нервы, словно электрический ток, который заставил под высоким напряжением светиться лампочку, чтобы в сумраке джунглей найти хоть какую-то дорогу, не выход – о нем можно только мечтать.

Свобода – вот и все, за что боролись эти люди, рядом с которыми я на своей шкуре испытал многое, будто ставил на ней опыты. Свобода – это и есть путь, все остальное – багаж. Багаж, с которым я приехал в эту страну, я освобождался от него медленно и болезненно, словно проходил сквозь фильтр, чтобы очистить душу от всякой материи, корысти и человечности. Поэтому я, изо дня в день пробираясь сквозь джунгли к свободе и едва достигнув ее океана, рвался обратно рубить заросли, чтобы протащить контрабандой свои чувства через малярию, страдания, унижения, предательство и преданность. Один укус какой-то самки – и все: тебя бросает в дрожь, колотит малярия, – как и в жизни. Будто этой самкой была самая большая любовь. Ангола обняла и не хотела отпускать. И дело было не только в духоте, что первой бросалась в глаза. Будто душ здесь было в разы больше чем везде, и дышали они чаще, оттого такая нехватка воздуха, вакуум и запах пота, Ангола потела революцией, пахла затхлой кровью, сушеными бананами и шкурой неубитого слона. На войне человечности в людях все меньше, людей в людях по минимуму, душа становится хилой, они теряют ее стремительно, в конце концов оставляя от себя неодушевленное тело с равнодушной крокодиловой кожей. Полное бесчувствие.

Душа боится войн, она бежит от них, ей страшно. Страх – еще одна величина войны. И точка совпадения графиков боли и страха становится памятной точкой твоей жизни. Остальное пространство заполняют мысли и слова, когда страшно.

Люди состоят из слов, всем хочется выговориться, перед смертью особенно. Будто слова могли тебя как-то спасти, особенно переведенные, те, что уже перевели на свой, на родной берег. В чем-то мне было легче, у филолога слов в разы больше, чем у остальных. В чем-то – сложнее. Мне пришлось продираться через уникальную культуру местных африканских племен, но не в качестве любителя этнографического туризма, а военного переводчика. Переводя с португальского вперемешку с кимбунду, я на самом деле переводил себя вброд, через широкую реку революции, борьбы за независимость, нищету, рабство, злобу, месть, плен и страдания, на берег простой самобытной жизни, о которой так мечтали обычные ангольцы. Ритуальные костюмы войны цвета хаки, милитаризованные обряды смешались с кровью, потом, духотой и традиционными народными танцами, в центре которых находился я.

Жизнь и смерть варились в одном котле под ритмы барабанов, гитар шинглу, звонких колокольчиков лонгу, киссанджи и маримбы, музыкального лука мбулумбумба среди густых лесов и просторных саванн, среди слонов, гиппопотамов, антилоп, зебр, обезьян, львов, шакалов и гепардов. Речь идет не только о диких животных – ту же классификацию можно было применить и людям, с которыми мне довелось встретиться здесь, дружить и воевать, жить и выживать. В этом зоопарке я ясно осознал, что ко всему можно привыкнуть: и к удушающему пассату тропического климата, от которого рубашка срасталась с кожей, и к холодному Бенгельскому течению, что отбрасывало все дальше и дальше мое человеческое, уносило в океан мысли о тепле родного очага. В конце концов, климат – это не погода, это люди. На войне, вот где души – пустыни, а характеры – перепады температур, когда термометр мог легко опуститься до 0 °C, и вчерашний друг – стать врагом.