Назир Сафаров - Гроза

— Этот упрек я полностью принимаю. А теперь послушай о деле. Говорят, сломанную руку укрывает рукав, а разбитую голову — тюбетейка. И мне надоел этот полумертвец. Но спешить тут нельзя. Додхудай не так прост. Мы должны обдумать наши действия. Руки-ноги у него не действуют, но его богатство — это заряженное ружье. Да что ружье! Это пушка, способная сокрушать крепости. Ведь бывают случаи, когда деньги оказываются сильнее приказов эмира. Главное, береги себя, не должна ты, такая прекрасная и юная, достаться этому полумертвецу…»

Так рассуждал сам с собой Хатам, сидя на пороге сарая, а между тем Турсунташ прошла из комнат в сторону кухни. Как видно, ее послали заваривать чай. Прежде чем скрыться на кухне, девушка успела сделать знак Хатаму.

В мгновенье ока юноша оказался рядом с ней. Глаза Турсунташ были влажны.

— Что я могу сделать для тебя? — прошептал Хатам.

— Я не знаю. Делай что хочешь? Они собираются совершить свадебный обряд. Я согласна на все, что ты скажешь. Только бы не видеть этого самого…

— Убежим?

— Я же сказала, что согласна на все.

— Тогда ровно в полночь я тихонько постучу в дверь.

В это самое время в ворота вошли двое мужчин. Один из них был Сахиб-саркор, другого никто не знал.

Да, Сахиба-саркора Хатам знал хорошо. Верой и правдой служил этот Сахиб-саркор еще Маматбаю, будучи управляющим делами. После смерти хозяина он сумел жениться на хозяйке и стал, таким образом, обладателем всех богатств. Конечно, вместе с вдовой и ее богатствами достался ему еще и Додхудай, ставший его пасынком, но калеку он не очень-то принимал во внимание. Он знал, что весь у него в руках и поэтому заботился о приумножении его богатств, как если бы это были его собственные богатства. Тем самым он вошел в безграничное доверие к Додхудаю.

Но вот кто второй мужчина, вошедший сейчас в дом, Хатам не знал. Разные подозрения закрадывались к нему в душу.

Додхудай не сегодня сделался беспомощным калекой. Парализовало его еще в младенчестве. Не оставалось ни знахарей, ни исцелителей, ни заклинателей, ни снадобий, ни зелий, которые не были бы использованы Додхудаем. Ничто не исцелило его, и он перестал надеяться.

Однажды Сахиб-саркор, будучи в поездке по делам хозяйства, остановился на ночлег у своего приятеля-горца. Беседуя за вечерним дастарханом, он — к слову пришлось — рассказал о болезни пасынка. Приятель-горец рассказал ему, что в кишлаке за горой живет очень сильный табиб. Прибегающие к нему с убеждением и верой в исцеление излечиваются от своих недугов.

— Не надеются лишь покойники, — сказал тогда Сахиб-саркор, — надо показать Додхудая прославленному табибу. Но только не волочить же калеку в такую даль. Нельзя ли табиба пригласить в дом больного?

На другой день Сахиб-саркор увиделся с лекарем и подробно рассказал ему о больном и его болезни.

Этот табиб оказался неказистым на вид человечком, маленьким, сморщенным, безбородым, курносым. Можно сказать, что он был уродцем. И первый же вопрос его озадачил Сахиба-саркора. Он спросил, женат ли его пасынок.

— Куда же ему жениться, — едва не рассмеялся Сахиб-саркор.

— И не было никогда желания?

— Уж не знаю. Желание-то, может, и было, но не годится он в женихи.

— Большая ошибка, что при его желании вы его оставили холостым. Как же это получилось, что, заменив ему отца, вы не попытались его женить? Или, может быть, у вас не было на примете подходящей невесты?

Вдруг Сахиба-саркора как осенило. Он вспомнил о Турсунташ.

— Есть, есть такая девушка!

— Девушка для него — лучшее и единственное лекарство. Вы должны его женить и немедленно.

Эта мысль о женитьбе Додхудая отвечала и тайным помыслам Сахиба-саркора. Ведь как только девушка появилась у них в доме, он сразу же, что называется, положил на нее глаз. «Зеленовата, сыровата, — подумал он тогда. — Пусть немножечко дозреет. Никуда не денется. Теперь же получается как нельзя лучше. Додхудая, как мужчины, опасаться не надо. Он не сможет нанести девичеству Турсунташ никакого ущерба, будет только числиться ее мужем, а на самом деле… У Сахиба-саркора даже слюнки потекли при мысли о том, что будет на самом деле. Этот нераспустившийся бутончик, этот лакомый кусочек сам плывет к нему в руки. Теперь дело стояло лишь за тем, чтобы этого лекаря, предлагающего столь странное лекарство, пригласить в дом и чтобы он сам рассказал и внушил больному, что ему необходимо для исцеления. Почему бы ему не пойти к Додхудаю домой? Конечно, жаждущих исцеления много и около его собственного порога, но чего не сделают деньги? Разве Додхудай поскупится на десяток овец? Ведь говорил же он: «Ничего не пожалею, половину богатства отдам за излечение от недуга». Так и быть, — думал Сахиб-саркор, — со своей стороны, подарю этому лекарю коня. И тогда все получится как нельзя лучше: у Додхудая будет жена, у старухи помощница, работящая невестка, а у меня утешение — девчонка, не целованная даже матерью. Буду называть ее доченькой. «Доченька моя, доченька милая, доченька, моя красавица!» Растает она от моих ласковых слов, в которых нуждается больше, чем нищий в куске хлеба. Приручу ее, приласкаю, станет она послушной… О, цветочек моей души! — мечтал про себя Сахиб-саркор, — не знаю, средство ли ты исцеленья немощного калеки, но — средство моего омоложения. Если допустит аллах быть мне жертвой твоих прелестей: твоей белоснежности, твоей хрупкости, подобной раннему цветку, твоего красивого подбородка, твоих длинных ресниц, черных бровей, больших глаз, нежной шеи… О, услада моей души и утешение тела, о, моя юная, не целованная даже матерью! С тобой возвратятся ко мне мгновенья молодости…»