Назир Сафаров - Гроза

Вдруг, когда уже начались холмы, Хатам увидел Камаля, сидящего в окружении своих четырех собак. Он был в том же обличии, в котором видел его Хатам на джума-намазе в мечети имама Хасана, имама Хусана, и разговаривал не то сам с собой, не то обращаясь к собакам, но речь его была похожа на бред:

— Вы считаете это неправдой, но бог видит, что это правда. Зачем врать? В этом мире лжецов только с вами я сошелся, не так ли? Кроме вас, не было у меня верных друзей! Уж можете не отвешивать мне поклона. Когда должен друг пригодиться другу?.. Когда друг попадает в беду! Скажу прямо: сколь бы верными ни были вы, а все еще у меня на испытании. Храни вас бог от тех черных дней, когда падет на мою голову какая-либо беда, тогда-то и будете вы испытаны, да! Пока еще у меня пропитание, богатство… Тебе говорю, дочка, а ты, невестка, слушай… Да, четырехглазый богатырь-полководец… Да, да, ну-ка, что-то хочет сказать мне, кажется, четырехглазый богатырь. Послушаем? Да, да, послушаем!, Что?.. Порою посланник бога, а порою — лишь ужимки?!. Ничего себе, что и говорить! Да, посмотрите-ка?! Жирное мясо презирают, а с бедренной части жрут… «Махрам [63] Махрам — придворная должность в Бухарском ханстве. себе не могу подыскать…» Из Хувайдо хотят послушать… с аппетитом у них в порядке…

Камаль потрынькал на своем посохе как на дутаре [64] Дутар — двухструнный щипковый инструмент. , как бы настраивая дутар, затем крепко зажмурил глаза и, покачиваясь, стал напевать на слова газели Хувайдо. Спешащие на молитву прохожие один за другим остановились и слушали его пение. Кончив петь, он снова обратился к своим собакам и понес и понес:

— Беднягу поэта жалею. Такое содержание в его газелях, сумел же он написать такое, а жил в муках, не мог найти себе близкого друга, с кем можно было бы поговорить по душам, поделиться тайнами сердца. Да, молодец! Сетуя на жестокую судьбу, писал да писал газель за газелью. Мы такого не делаем. А этот чванливый, высокомерный эмир еще придет ко мне с поклоном. На месте мне сдохнуть, если вру… Нет, правду я говорю. Дел у меня еще много, не дурак я, чтобы умирать!.. Еще одну тайну приходится огласить. Ладно уж, чего таить, что там эмир! Я здорово отдубасил и самого бога. «Если лжецы враги бога, а их развелось видимо-невидимо, почему же ты так беспечен?! Так и будешь сидеть?!» — сказал я богу.

Один из молельщиков прошептал своему спутнику: «Понес несуразицу, уйдем-ка, чтобы Не пропустить время первого намаза».

Эти молельщики ушли, но остальные стояли и слушали, по всей видимости, предпочитая намазу болтовню Камаля-лашкара.

«Спустись-ка со своего престола! Навести-ка своих бедных и несчастных рабов, заселивших землю по твоей милости с надеждой на пропитанье. Спроси-ка у них, как они живут, как себя чувствуют. До каких пор ты будешь слушать этих подхалимов, называющих себя муллами да имамами. А? А бог мне что ответил? Ничего. Так знай, — сказал я ему, — в один прекрасный день подведут тебя твои подхалимы. И что же мне ответил аллах? «Не учи меня, говорит. Еще не родился на свете такой человек, который мог бы меня учить». Вот что он мне ответил. Ну и рассердился же я. Что? Правда глаза колет? — говорю ему. Ну и низко же ты пал. Скромному — совершенство, спесивому — гибель. Встал я, отряхнул подол и ушел, что называется умыв руки. Но если у него есть голова, то уже верно он задумается над моими словами. Я ведь дурного не хотел, так, только сделал маленькое замечание. К тому же удар коня может выдержать только конь. Сильный сравнится только с сильным. Прежде-то мы с богом были неразлучными друзьями. Я знаю, что быстрые руки кормят, а быстрый язык губит. Но что же мне делать, если у меня язык без костей — мелет и мелет себе. Вон юноша на осле, знаете ли вы его? Он едет на осле Додхудая, а Додхудай ездит на нем самом как на осле. Разве йигит, имеющий совесть, может сесть на ослицу? Разве может он подставить свою спину другому наподобие осла?»

Хатам впервые услышал такие слова о себе самом. Он направился было к сумасшедшему, намереваясь сказать ему что-то, но тот опередил юношу:

— Поезжай, поезжай, баба! Продолжай свой путь. Не подходи ко мне, а то напущу собак. Туркуз! — Четырехглазый!

Псы вскочили, зарычав, готовые рвануться с места.

Слова Камаля перевернули всю душу Хатама… «Нет, он не сумасшедший, не сумасшедший!» — твердил про себя Хатам. Кое-как он добрался до дома Додхудая, но там его ждали еще большие огорчения.