Василий Авенариус - Среди врагов

– А теперь вот и расплачиваемся! – вздыхает Терентий. – Прогневили, знать, Господа! Полгода ведь, с августа по январь месяц, звезда хвостатая на небе знамением стояла. А барам нашим московским хоть бы что; невдомек, что за грехи их беда впереди неминучая!

Стал было я объяснять старикам, что таковые кометы не в одной Москве видимы, а по всей России, да и по всему земному шару; что, стало быть, ей, комете, до грехов московских бар никакого касательства нет.

Не дослушали, оба на меня как напустятся:

– Да ты еретик, что ли? А еще попович! Наши господа тоже этак до последнего дня в знамение небесное верить не хотели; верили в одного только графа Ростопчина, что москвичей обнадеживал, по стенам объявления расклеивал: «Православные, будьте покойны! Кровь наших проливается за спасение отечества. Бог укрепит силы наши, и злодей положит кости в земле Русской». А сам же, главнокомандующий, на-ка, поди, струсил, втихомолку тягу дал. Узнали мы о том только на другое утро, 1-го числа. Уж как старый барин-то осерчал – и сказать нельзя! Тотчас коляску запрячь велел, и с барыней да с барышней в деревню. Только шкатулку с деньгами да с драгоценностями в коляску взяли.

– А все прочее на вас здесь оставили?

– Нет, к вечеру из деревни десять подвод прислали. Нагрузили мы их доверху, да на грех молодой барин с полком своим прибыл…

Тут Акулина перебила мужа:

– Полно тебе, Терентий, Бога гневить! Не на грех Господь его прислал, а на счастье. «Богатство, – говорит, – дело наживное. Долой все с возов!» Сняли, а на место того раненых солдатиков положили, чтобы в руки, значит, неприятелю не достались. Прислуга господская, что на возах было расселась, сзади пешком побрела.

– Так что из вещей, – говорю, – на тех подводах ничего и не увезли?

– Ничегошеньки. Спрашиваем еще у молодого барина: что же с вещами-то? «Уберите, – говорит, – куда знаете». А куда нам, старым людям, всю ту уйму убрать? И то надорвалась, Терентию помогая, еле ноги волочу.

– Значит, кроме картин, пуховиков и подушек, было еще многое другое. Куда же вы все так ловко убрали?

Огорчил я их. Акулина глядит на мужа, муж на нее, бормочет:

– Уж этот язык бабий!..

…А вещи-то отыскались. Надворные постройки при казенном доме, где остановился полковник Триго с другими офицерами, были деревянные; нынче они тоже сгорели; сгорела и конюшня, где стояли лошади офицерские. Лошадей едва вывели из огня и поставили в здешнюю конюшню. А как денщики офицеров ходят и за их лошадьми, то за лошадьми и денщиками переселились к нам и сами офицеры – благо, и помещения, и перин на всех хватает.

Пошли они гулять по саду. А там, за оранжереей, под старым дубом земля ногами затоптана; около и заступ неубранный лежит.

– Уж не клад ли, – говорят, – зарыт?

Кликнули денщиков, велели рыть. Так ведь и есть: сундук!

Вынули из ямы, сорвали крышку. Ан в сундуке-то шуба медвежья, шинель в бобрах, два салопа женских: один лисий, другой на соболе.

– Эге, – говорят, – на зиму нам тоже службу сослужат. Рой дальше!

Вырыли еще два сундука, но в тех одни лишь наряды женские.

– Ну что ж, не нам самим, так маркитанткам нашим пригодятся. Вина вот только, жаль, не нашлось!

А недолго погодя бежит Пипо, в каждой руке по бутылке.

– Г-н капитан, г-н капитан! А вино-то нашлось!

– О!

– Точно так!

– Где же это?

– Дав саду же, на дне пруда. Повели мы лошадей купать, чтобы остыли после огня; а одна в воде обо что-то чуть ногу не переломала. Полезли сами в воду; ан там сундук. Вытащили на берег, а в сундуке-то целый винный погреб!

– А что, господа, – говорит тут капитан Ронфляр, – нет ли в пруду и других сокровищ? Пойдемте, посмотрим.

Пошли, приказали денщикам еще в пруду поискать. Нащупали те и второй сундук, и третий, и четвертый. А в сундуках и то сокровища оказались – все, чего раньше в доме недосчитались: серебро столовое, посуда медная, хрустали и фарфор, люстры и канделябры золоченые, часы каминные, приборы чернильные…

Как возликуют тут все «военной добыче»! Что поценнее до поприглядней – господа офицеры по рукам разобрали; остальное денщикам предоставили.

Мне тоже некую фарфоровую фигурку предложили. «Бисквит», – говорят. Но я, понятно, отверг.

А Терентий с Акулиной только охают, глаза утирают: втуне были все их старания укрыть господское добро от злодеев!

Виртембержец и мужичок. Милосердные острожники

Сентября 5. Москва все еще горит – горит! По иным кварталам и шагу не сделать: море огненное. По другим улицы домашним скарбом запрудило, что жильцы и грабители из окон выбросили, да так и оставили. А грабеж все преумножается. Повыползла из своих нор и логовищ вся голытьба московская, всякие лихие люди, по пожарищу шатаются, из горящих домов последнее выволакивают. А «очередные» мародеры французские, сборная армейщина: виртембержцы, австрийцы, иллирийцы, кроаты, далматы – имена же их, Господи, веси! – с теми шатунами из-за добычи дерутся, из рук ее друг у дружки вырывают.