Сергей Самсонов - Высокая кровь

Маслак уже не отрывался от бинокля, наведя окуляры на ту самую балку, и, вдруг поворотив коня, махнул рукой. Матвей немедля тронул Грома и съехал с бугра к своему «эскадрону». Он понял, чего ждал Маслак. На выходе из балки казачьим сотням надо было миновать довольно широкий разлив желтопесчаных бурунов, версты полторы на глазок. Не то Леденев подсказал, не то сам мозговит, вовсе и не бурдюк. По этим пескам да на полном галопе — любой, даже самый добрячий конек припотеет, не выжмешь нужного разбега из него.

— Ну?! Что там?! Что?! — прошипели Сафонов с Яворским, вытягивая шеи и привстав на стременах.

Быстрее, чем Матвей ответил, все стало понятно и так. Соседний эскадронный, подскакав к нему, кричал заворачивать правым плечом, размахивая плеткой и страшно матерясь: инородная сотня закупорила ему ход, ломала слитное движение повертывающих влево маслаковцев. И вдруг эскадронный замолк, как придушенный, — в упор Матвей увидел его растущие от изумления глаза и узнал в нем Давыдкова Фрола, своего земляка, мужика, который гнал его, как зверя, от родного куреня еще зимою восемнадцатого года.

Давыдков угадал его и все не верил, а может, и не понимал, кого узнал… а тут еще над головами их соседних эскадронов сухо лопнул шрапнельный снаряд, взвились в дыбки и завизжали раненые лошади, и двое ближайших к разрыву бойцов покачнулись… Беззвучно крича, Давыдков схватился за шашку, глаза его открылись целыми колодцами — и Матвей инстинктивным движением, каким не раз снимал без крови часовых, ребром ладони рубанул его по шее, с такой неуловимой быстротой, что никто и не понял, отчего тот шатнулся в седле. Секущий визг осколков ослепил людей. Матвей добавил по затылку. Давыдков упал на конскую шею и кулем обвалился на землю — под десятки толкущихся лошадиных копыт.

— Эксадро-о-он! Правое плечо вперед…

Нераскрытые ряженые потекли вдоль увала. Давыдков пытался подняться — проезжающий мимо Сафонов беззвучно выстрелил в него из-под руки, упрятав под локтем наган, — пригвоздил к ископыченной травянистой земле. Эскадроны пошли, полились, нераздельные в общности смертного дела, предстоящего им, не вникая в подробности гибели одного человека, — никого уж нельзя было выделить, удержать в этом слитном движении.

Халзанов стянул с головы заскорузлый, просоленный потом платок, словно кожу содрал от бровей до загривка, — теперь уж все равно, кто и кого узнает в нем. И узнавать-то, может, будет некого. Насунул фуражку на бритую голову.

Обогнули увал и на чистом рассыпались в лаву, покатили по выжженной бурой земле громовитый, осадистый гул. Матвей со своими шел на левом краю и одним мановением мог отделиться от тысячной массы маслаковской бригады, незаметно отплыть от нее, забирая на полном скаку все левей и левей, повернуть, раствориться в бескрайней степи, но чуял, что не может и даже будто бы не хочет отклоняться от сужденного, как если бы в самой середке его существа давно был заложен какой-то магнит — и сила притяжения, до сей поры рассеянная, слабая, теперь уж сделалась неодолимой.

В глазах его росла песчаная полоска с верблюжьими горбами бурунов, по правую руку был профиль Яворского… И вот уже желтый залив потемнел клокочущим прибоем первого казачьего полка. Свои, быть может и багаевцы — все, кто остались и пока что были живы, — взрывали несметью копыт песчаное море, как по невидимому руслу поворачивая маслаковцам навстречу, неотвратимо нарастая валом грив и раздираемых стальными трензелями конских морд, защитными и синеверхими, краснооколыми фуражками… такие Матвей носил с ранних лет, как петух кичливый свой гребень, пока с головой не отрубят.

Сколько раз уже видел и слышал за спиною лавину из всадников, сколько раз уже видел полоску ничейной земли впереди, сгорающую в мускулистом пламени намета, — и впервые не знал, что сейчас будет делать… с каждым новым броском забирая левей и левей, надеясь только чиркнуться краями со своими .

Он верно рассчитал дистанцию и время — и две трети ряженых ускользнули в огиб. Но сам налетел на приземистого, могучего подъесаула и, как бы внутренне зажмурясь, не допуская до сознания знакомый склад фигуры и очерк пучеглазого, курносого лица, швырнул себя вбок, уклоняясь. Борзыкин! — ожгло вместе с режущим посвистом шашки… Галоп, на котором сходились, освободил Халзанова от тошной необходимости рубить. Но на него уже летел, не в силах удержать коня, второй — безликий, заслоненный головою гнедого дончака. Халзанов отвел косо павший удар, вонзив взгляд в распахнутые голубые глаза шуряка, и сердце обварила родность Дарьи, наконец вырывая Матвея из потока чужих, заключая его в нем самом, как ядро в скорлупе. Проскочил мимо Гришка и канул…