Кузьма Абрамов - Степан Эрьзя

Незаконченный портрет царя так и валялся в углу мастерской. Сначала Степан хотел его разбить, но потом раздумал: жаль было терять мрамор. А вскоре ему нашлось другое применение. Степан был знаком с одним ниццким художественным критиком, писавшим отчет о выставке, неким Рисса — полуфранцузом-полуитальянцем. В одно из посещений он дал Степану понять, что не прочь ему попозировать для портрета. Твердой договоренности об оплате не было, Степан считал, что это разумеется само собой. Он удалил с незаконченного портрета Александра Второго нос, усы и бакенбарды, превратив его в обыкновенную болванку, и принялся высекать портрет Рисса. Когда он был уже готов, художественный критик без зазрения совести предложил скульптору нечестную сделку: он, де, напишет о нем хвалебную статью, и они будут в расчете. С горечью подумав о том, как не повезло такому хорошему куску мрамора, Степан взял молоток и прямо на глазах у Рисса разбил портрет вдребезги, а самого его выставил из мастерской...

Степан так и прожил ниццкую зиму в своем сарае без печи. Да и надобности особой в ней не было. Бертиль аккуратно приносила ему теплую воду, когда он работал с глиной. Зная о его пристрастии к чаю, она всегда держала на плите чайник с кипятком. Стоило ему показаться под окном кухни и махнуть рукой, как она мигом бежала к нему с чайником. Чай он себе заваривал в большой эмалированной кружке вместимостью в пол-литра, из нее и пил. Он редко куда отлучался из мастерской, не считая вечеров, когда бывал у дочери Башкирцевой или у Моравской, хотя знакомых у Степана в Ницце завелось предостаточно. Даже к Алисову ни разу не заходил, а он был одним из частых его посетителей. В знак дружбы Степан сделал с него хороший портрет в мраморе и подарил ему безвозмездно.

Самым значительным событием в жизни Степана в Ницце была встреча со многими видными русскими революционерами-эмигрантами на праздновании девяностовосьмилетия со дня рождения Герцена, по традиции отмечаемого каждый год. Здесь собрался цвет русской эмиграции различных убеждений, всяк по-своему считающий Герцена одним из основоположников революционных идей в России. Степана сюда привел Бутов. Пришли они с небольшим опозданием и, пока в снятом специально для этого торжества зале произносились пламенные речи, стояли в проходе, так как все места были заняты. В перерыве Бутов познакомил Степана с Германом Александровичем Лопатиным, бывшим известным народовольцем и узником Шлиссельбургской крепости. Лопатину тогда уже перевалило за шестьдесят пять лет, он сильно сутулился, но старался держаться бодро. Лопатин подвел Степана к Плеханову, стоящему в тесном окружении своих сторонников.

— Так вот он каков, наш Эрьзя! — произнес Георгий Валентинович, обдав его теплотой своих внимательных глаз. — Видел на выставке вашего «Осужденного». Восхитителен! Вы этой скульптурой здорово утерли нос кое-кому из европейских служителей искусства для искусства...

Степан был польщен высокой оценкой его труда, высказанной значительным человеком в такой по-русски простой форме, во всех отношениях близкой ему самому. Поздно вечером, когда они с Бутовым пробирались по тесным и кривым улочкам старого города домой, он с волнением сказал:

— Следовало бы сделать его портрет, да разве он согласится позировать, ему, должно быть, чертовски некогда.

— Он сегодня ночью опять уезжает в Женеву. Приезжал специально ради юбилея Герцена, — заметил Бутов.

— На выставку, должно быть, тоже специально приезжал!

— Искусство — его конек, — опять заметил Бутов. — У него даже имеются работы по искусству.

— Слушай-ка, дал бы ты мне почитать эти работы...

Бутов проводил его до дверей мастерской и, попрощавшись, хотел уйти, но Степану вдруг захотелось подшутить над ним, и он схватил его за рукав.

— Погоди, не торопись. Я давно хочу тебя спросить, каким чудом ты, противник царского режима, так хорошо ладишь с этой монархисткой Лидией Александровной?

— Ну тебя к шуту! — Бутов отстранил его руку. — Нашел время зубоскалить, уже поздно. Откуда взял, что я лажу с ней?

— Тогда, может, скажешь, что перся сюда исключительно из-за меня? — сказал Степан, рассмеявшись.

Бутов некоторое время молчал, видимо, задетый последними словами Степана. Но не обиделся.

— Жизнь, Степан Дмитриевич, сложная штука, — заговорил он спокойным голосом. — Она иногда связывает в одно, казалось бы, совсем непримиримые противоположности. Так же случилось и у нас с Лидией Александровной. Она прекрасная женщина, понимает меня, хотя и не разделяет моих взглядов...