Кузьма Абрамов - Степан Эрьзя

— Ну и черт с ними! — раздраженно крикнул Степан. — Кому здесь не нравится — скатертью дорога!

Моравская накинулась на Алисова и Бутова: это, мол, они виноваты — привели с собой один надутых дворянских интеллигентиков, другой — своих друзей-анархистов.

Алисов угрюмо молчал, но Бутов пробовал защищаться.

— Они вовсе не анархисты, а порядочные люди. Двое из них даже социал-демократы!..

Узнав, из-за каких подозрительных личностей она столько старалась, Лидия Александровна окончательно вышла из себя и тут же ушла домой. Можно было подумать, что она до сегодняшнего вечера не знала о принадлежности Бутова к социал-демократии.

Дочь покойной художницы Башкирцевой сидела тихо, с удивленной полуулыбкой на полных губах и не ввязывалась в споры. Может быть, она единственная из присутствующих понимала состояние Степана и жалела его, по наивности и простоте души своей оказавшегося среди этих недовольных друг другом людей, поставивших свои убеждения выше искусства и его преданного служителя, на чествование которого явились. У них не хватило для него даже обыкновенной вежливости. Дочь Башкирцевой совсем не жила в России и почти не знала ее народа. Те люди, с которыми она сталкивалась здесь, вдалеке от родины своей матери, не вызывали к себе уважения. На банкет она пришла в сопровождении элегантно одетого француза, с ним и ушла, пожелав Степану еще больших успехов и крепко пожав ему руку. При этом пригласила его бывать у нее.

Степан был тронут вниманием этой милой женщины и, проводив ее, вернулся в мастерскую к оставшимся гостям несколько повеселевший. Алисов и Моравская по очереди принялись читать свои стихи. Читали долго, нудно, Степану даже захотелось спать, но было неудобно прерывать их. Бутов исчез как-то незаметно. Наконец ушли и Алисов с Моравской. Степан остался один. На душе было муторно. Не принес ему радости этот банкет, уж лучше бы его и совсем не было. Окинув взглядом стол с остатками вина и закуски, он принялся набивать трубку. Странно, когда Алисов и Моравская читали стихи, ему хотелось спать, а теперь расхотелось.

В полуоткрытую дверь тихо проскользнула Бертиль.

— Это убрать? — сказала она, кивнув на стол.

Степан махнул рукой.

— Как хочешь. Впрочем, уже поздно, уберешь завтра.

Немного помолчав, Бертиль хихикнула и спросила:

— Эти двое что, любовники?

— Кто любовники? — не понял Степан.

— Да те, что вышли последними? Они сейчас стоят в саду и целуются.

— Ну и черт с ними, пусть их целуются. У них, должно быть, не хватило терпения добраться до постели... Давай-ка, милая Бертиль, мы с тобой выпьем на сон грядущий.

Он отложил трубку, налил в бокалы вина и присел на стул. Она смеясь плюхнулась к нему на колени, обвив руками его шею...

Над скульптурным портретом Александра Второго Степан работал без особого подъема. Ему не нравилось его усатое лицо с пушистыми бакенбардами, чем-то оно настойчиво напоминало ему городового из далекого Алатыря. Работа продвигалась медленно. А тут еще Бутов без конца выговаривал, зачем, дескать, он связался с царской фамилией, согласившись делать портрет российского монарха, укокошенного народовольцами. Степан оправдывался, как мог, доказывал, что он всего лишь художник и в равной мере обязан лепить и богов, и чертей. Бывали моменты, когда он бросал работу над портретом и снова принимался за голову Христа, которую так и не сумел закончить к выставке. Он не хотел идти уже проторенным путем, не хотел выставлять работу, выполненную в традиционной манере, искал что-то свое, собственное... Вечерами, подвесив электрическую лампу поближе к дивану, он перечитывал Евангелие. Бертиль смеялась над ним:

— Ты же безбожник, никогда не ходишь на мессу, зачем читаешь эту книгу?

Эта простая девушка многого, конечно, не понимала. Для чего, говорила она, возиться, например, с этим Христом, за голову которого, может, никто не заплатит? А вот за мраморный портрет русского царя Степан обязательно получит кругленькую сумму. Зачем же он его забросил? Однако предсказание Бертиль не сбылось. Работа над портретом Александра Второго не принесла Степану ни материального, ни духовного удовлетворения.

В один из дней в конце февраля к нему в мастерскую зашла Моравская и передала приглашение от дочери Башкирцевой непременно посетить ее. По вторникам у нее обычно бывали большие приемы, где собиралась русская знать, проживающая в Ницце. Степан не отказался посетить эту милую и внимательную женщину и в ближайший вторник пошел к ней с Моравской и Алисовым. На этом приеме Степан увидел и светлейшую княгиню Долгорукову-Юрьевскую. Она с ним приветливо разговаривала, спросила, как продвигается работа над портретом ее покойного мужа. Степан уверил ее, что все идет хорошо и, кстати, попросил, чтобы она взглянула на него, может, что посоветует изменить, исправить. Она обещала на следующий день прислать за ним экипаж. Но экипаж к условленному часу не прибыл. Тогда Степан сунул портрет в мешок и понес его на себе. Каково же было его удивление, когда швейцар сказал, что его не велено принимать. Он никак не мог понять, что произошло, возмущался, кричал, пока швейцар не пригрозил вызвать полицию, если он со своим грязным мешком сейчас же не уберется отсюда. Позднее Степан узнал от дочери Башкирцевой, что один из ее гостей, присутствовавший тогда на банкете, настроил Долгорукову против него, рассказав о его связях с социал-демократами и анархистами.