Кузьма Абрамов - Степан Эрьзя

Канитель с паспортом тянулась несколько дней, и Степан все это время жил в газетной конторе Бурцева. Сами эмигранты, ни Бурцев, ни Авксентьев, не могли обратиться в русское посольство, с ними, как с противниками царского режима, там не стали бы и разговаривать. Степану тоже нельзя было туда являться: чиновники посольства непременно начали бы доискиваться, почему он живет за границей с просроченным паспортом. А вдруг он какой-нибудь преступник, скрывающийся здесь, в Париже? Попробуй докажи, что это не так. Обязательно пошлют запрос в Россию о его благонадежности. Дело может затянуться на неопределенный срок. Оставалось одно — найти влиятельного человека, который смог бы уладить недоразумение лично с русским послом.

Помог Авксентьев, хорошо знающий левого депутата французского парламента Жана Жореса. Его-то он и попросил помочь скульптору выпутаться из неприятного положения, в котором он оказался только из-за своей халатности и неприязни к различным бумажным видам.

Получив из рук мосье Жореса выправленный паспорт, Степан, наконец, вернулся к себе на Сен-Жак. Была уже осень. Художники Парижа готовились к очередной выставке «Осенний салон». Степан тоже намеревался принять в ней участие, но он упустил столько времени, что теперь приходилось спешно наверстывать потерянное. После успеха «Осужденного» на всех предыдущих выставках он решил не оставлять эту тему — тему неудавшейся русской революции Пятого года. Еще в Ницце у него созрела идея создать скульптурную группу, изображающую момент расстрела мирной демонстрации девятого января на Дворцовой площади в Петербурге. Все это время он упорно искал, каким образом выразить столь массовое явление, использовав наименьшее число скульптурных фигур. Наконец остановился всего лишь на двух фигурах — рабочий держит на руках раненую женщину...

День открытия выставки был настолько близок, что закончить задуманное могло помочь только чудо. К тому же у него еще ничего не приготовлено — ни глина, ни цемент. А на приобретение всего этого нужны деньги, которых у него нет. Как ни чертыхался Степан, все же пришлось обратиться за помощью к знакомым художникам. Идти к Авксентьеву или Бурцеву он больше не хотел, они и без того для него много сделали.

Узнав из сбивчивых объяснений Степана, что он намеревается что-то слепить для предстоящего Салона, художники подняли его на смех, один из них показал на пальцах, что до конца приема работ осталось всего четыре дня и что самому господу богу для сотворения мира потребовалась целая неделя. Но Степан возразил, показав в ответ шесть пальцев — к четырем дням он прибавил две ночи. Денег они ему, конечно, не дали, потому что сами, выражаясь по-русски, сидели на мели, но глиной и цементом снабдили в достаточном количестве. Этого добра у них в мастерских заготовлено не на один «Осенний салон».

Над скульптурной группой «Расстрел» Степан работал три дня и две ночи. На исходе третьих суток он так обессилел от голода и бессонницы, что уже не мог вынуть готовую отливку из формы, упал в обморок, а затем заснул. Художники, решившие взглянуть, как у него идут дела, а заодно и посмеяться над ним, нашли Степана спящим на полу у подножия скульптуры, закованной в гипсовую форму. Они не стали его будить, осторожно разобрали форму и застыли от изумления, увидев рабочего с раненой женщиной на руках.

Молчавшие некоторое время художники, а их было несколько человек, вдруг засуетились, зашумели: надо было торопиться — ведь сегодня последний день приема работ на выставку. Кто принялся тормошить спящего скульптора, кто искать, во что бы упаковать скульптуру, а двое других побежали за извозчиком. Примерно через час все вместе они двинулись по улице, сопровождая Степана со скульптурой в извозчичьей карете, торопясь доставить ее во Дворец промышленности на Елисейских полях.

Степан был безгранично благодарен своим друзьям. Не будь их, он бы обязательно проспал весь день, и его работа не попала бы на выставку. Жаль, он не понимал, что говорили они в его адрес на своем французском языке. Смысл их похвал сводился примерно к следующему: «Ты, Эрьзя, волшебник!» «Ты, Эрьзя, чудо!».

«Расстрел» имел огромный успех на выставке. Перед ним всегда стояла толпа. Еще издали, при входе в зал, выделяясь среди обнаженных торсов и женских тел, эта скульптура властно приковывала к себе внимание: было такое впечатление, что рабочий, держащий на руках простреленную женщину, неистово кричит.