Борис Костюковский - И нет счастливее судьбы - Повесть о Я. М. Свердлове

Один за другим съезжались в Екатеринбург делегаты. Яков Михайлович знал, где, в каком общежитии кто остановился, где питается, с кем вместе живёт. Он ходил по общежитию, беседовал с товарищами, спрашивал, как пережили они годы реакции, каково настроение теперь...

Один из уфимских делегатов предложил:

— Хорошо бы, Яков Михайлович, подготовить приветствие товарищу Ленину от нашей конференции.

Свердлов уже думал об этом. Он мысленно представлял себе текст телеграммы: «Ленину. Собравшиеся на Уральскую областную конференцию делегаты в количестве 65 человек от 43 организаций, объединяющих 16 тысяч членов партии, единогласно постановили приветствовать ЦК партии и идейного вождя российской социал-демократии товарища Ленина...»

Яков Михайлович не сомневался в том, что это приветствие будет принято, и тогда, когда редактировал текст, и когда беседовал с делегатами, и когда по поручению президиума сказал:

— Товарищи! Первую свободную Уральскую областную партийную конференцию объявляю открытой...

Два дня и две ночи слились для Григория в один большой, удивительно важный в его жизни день. Начался он с той самой минуты, как прозвенел на вокзальном перроне колокольный сигнал об отправлении поезда, в котором уезжал Яков Свердлов.

Григорий провожал Катю.

— Отец говорил, чтоб я вас сторонилась.

— За что же?

— У него насчёт меня особые планы. — И она смущённо улыбнулась, глядя на Григория.

— Жениха побогаче? Он и меня предупреждал, чтоб я от вас подальше держался.

— Смешной, — сказала Катя, и не осуждение, а большая, нежная любовь к отцу чувствовалась в её тоне.

Григорий хотел было рассказать о том, как Потапыч «выяснял», за что и про что он в тюрьмах бывал, но не решился: обидится девушка за отца и тогда пропало всё — исчезнет этот вечер, это хождение по Питеру и доверие, которое, он чувствовал, возникло у Кати к нему.

Они остановились возле здания, где колыхался освещённый уличным фонарём белый флаг с красным крестом посредине — такой же и на Катиной нарукавной повязке.

— Я здесь работаю, — сказала Катя.

Григорий вспомнил, что уже бывал тут — рассказывал раненым о войне, о том, кому она выгодна. Солдаты-фронтовики завели его в свою палату, закрыли дверь, чтоб никто не вошёл, и слушали, слушали, словно он, Григорий, а не они, возвратился с фронта, словно он лучше их знал, что такое война и каким дымом она пахнет. Григорий отвечал на вопросы о том, чем заняты сейчас рабочие Питера, как отнеслись они к революции, а главное — что говорят о земле и чем дышат здешние солдаты.

Ростовцев понял — на больничных койках лежат люди, которым важно для себя решить, куда идти дальше из этой огромной госпитальной палаты.

Каждое утро, уходя на работу, Ростовцев встречался с Никодимом. Дворник деловито царапал метлой мостовую — подолгу на одном и том же месте сметал уже не грязь, а влагу. Григорий любил присматриваться к тому, как работает Никодим: старательно, задумчиво, точно не улицу метлой подметает, а напильником деталь вытачивает. Они здоровались, как обычно, без слов — только взглядами да лёгкими кивками.

Вчера Никодим заговорил первым.

— Брат приходил, — не поздоровавшись, сказал он, — тебе привет передавал. И Якову Михайловичу особый. Что-то не по мне его разговорчики. Раньше на фронт рвался, а теперь говорит — подумать надо... как бы не угодить из огня да в полымя.

— Не пойму тебя. То отговаривал его на фронт проситься, то недоволен, что остаётся.

— Да ведь как остаётся! Солдату думать не положено. Сам в пекло не лезь, это верно. А прикажут, тогда уж молчи и выполняй. А он — подумать, разобраться...

— Так он прав.

— Прав-то прав, да только за такие слова, знаешь, что бывает? К стенке — и баста! Вот и получается: там не убьют — здесь расстреляют. Так и есть — из огня да в полымя.

Он вздохнул тяжело и безысходно: видно, отчаялся найти ответ на жестоко мучивший его вопрос.

А Ростовцев думал о Свердлове. Ну что особенного сказал тогда Михалыч Ивану? Наверно, каждый большевик сказал бы то же. А ведь он, Григорий, не сказал... Не нашёлся в данную минуту. Вот если б кинулся солдат на Свердлова — тут уж, конечно, не растерялся бы, нет.