Борис Костюковский - И нет счастливее судьбы - Повесть о Я. М. Свердлове

Григорий Ростовцев пришёл домой поздно — снова задержался на митинге. Митинги теперь каждый день — то на заводе, то в цирке «Модерн» на Петроградской стороне, то просто на улице, у какой-то афишной тумбы. Меньшевики и эсеры кричали о свободах и благах народных, о том, что они и есть главные партии рабочих и крестьян. Эсеры, правда, убеждали, что их партия рабочая, потому что... крестьянская. Кто такие, мол, рабочие? Вчерашние крестьяне.

Этот митинг на Металлическом заводе действительно был бурным. Выступали друг за другом ораторы-меньшевики, эсеры, большевики. Слесарь Дмитрий Иванов, или просто Митрич, пятидесятилетний бородач с металлическими очками на мясистом носу, негромко буркнул:

— Все агитируют. Уже в третью партию, видно, буду записываться.

— А в какие, Митрич, записывался-то? — смеясь, спросил Ростовцев.

— Да одних меньшевиками зовут, значит, меньше их. Другие про мужика больно уж красиво говорили. А теперь вот большевики. С ними я согласный — они за мир и против войны. И Временному правительству не доверяют. Не наше оно — буржуазное, а значит, и цели ставит буржуазные — за продолжение войны и прочее.

— Так, может, ни в какую партию не вступать? — снова спросил Григорий.

Сосед Митрича по работе, Потапыч, тоже Дмитрий и тоже Иванов, ответил за товарища:

— Как же тут не вступишь? Революция ведь. Нескладно вроде без партии. Мне бы вот тоже...

И расстроили, и обрадовали Ростовцева два неразлучных друга — Митрич и Потапыч. Расстроили тем, что порой поддаются увещеваниям меньшевиков и эсеров. С другой стороны, было ясно, и это отрадно, что ни у меньшевиков, ни у эсеров, несмотря на кажущееся благополучие, нет прочной, осмысленной людьми основы. Вот Митрич в третью партию собирается вступать. Значит, он хочет иметь свою, единственную, ту партию, которая ему по душе. Но он пока ещё не во всём разбирается...

С некоторых пор на заводе стало модным слово «оратор». Оно объединяло всех — и левых, и правых, и партийных, и беспартийных. Кто выступает — тот оратор.

Уже выступили многие. И он, Ростовцев, выступал. Слушали его вроде внимательно, да только был он недоволен своей речью. Эх, Якова Михайловича бы сюда!..

Громче всех орал с трибуны меньшевик, хотя на вид он был сухоньким, невзрачным. Ростовцев припомнил его фамилию: Либер. Речь его, правда, не отличалась особой стройностью, но говорил он красиво:

— Нет, мы не именуем себя правящей партией — таковой в единственном числе сегодня не существует. Но мы, социал-демократы, меньшевики, вправе напомнить рабочему человеку, что именно мы выражаем его интересы, что именно мы создали прочную, революционную власть, что именно мы...

Ростовцев уже собрался прервать меньшевика, как произошло неожиданное: Потапыч, кашлянув в кулак, не очень уж громко, но довольно отчётливо сказал:

— Ты не серчай, товарищ оратор, но у меня вопрос.

— Пожалуйста, пожалуйста, — широким жестом Либер пригласил его говорить.

Потапыч с неожиданной ловкостью поднялся на небольшое возвышение, стал рядом с меньшевиком и сказал:

— Ты вот про всё на свете знаешь, и вроде, когда говоришь, всё понятно.

— Это естественно, — попробовал вступить в разговор оратор, но Потапыч жестом руки остановил его.

— Вот и сын мой, Сергунька, говорит вроде тебя, меньшевиков хвалит. А Николка — он слесарем на железной дороге — твердит одно и то же — серы да серы...

— Эсеры, очевидно, — поправил меньшевик, — социалисты-революционеры, значит...

— Так и есть, — согласился Потапыч. — А дочь моя, Катюша, стало быть, большевичка, только и говорит Сергуньке: «Эх вы, марксисты липовые». Вот и считай: большевики, меньшевики, эсеры да ещё к тому же марксисты... И все кричат, что они-то и есть рабочая партия. Попробуй — выбери...

Григория насторожило, что Потапыч заговорил о Кате и при этом, как показалось Ростовцеву, посмотрел на него не то с вопросом, не то с укором. А с Катей у Григория были отношения особые...

Потапыч продолжал:

— А я, по правде, уже опасаюсь. Четыре раза в Думу выбирал. И всё — пальцем в небо. Как за кого проголосую, так обязательно не изберут...

Лёгкий смешок горошком покатился среди рабочих.

— Простите, — попытался урезонить Потапыча Либер. — У нас разговор серьёзный, и если у вас действительно есть важный вопрос...

— Очень важный, — клятвенно положил руку на грудь Потапыч. — Вот Митричу, дружку моему, например, легко: он, чтоб не ошибиться, к большевикам потянулся. Говорит, ежели все партии рабочие, так уж лучше к большевикам — они против войны. Я тоже мог бы... Да вот сумление у меня имеется. Ежели все партии рабочие, то почему же ораторы по-разному толкуют? Да и может ли так быть, чтоб все три — рабочие? Вот и выходит, что рабочая-то одна, а другие поддельные. Кто-то из вас, стало быть, извини меня, брешет. А?