Борис Шелепов - Их было трое

— Утром узнаем, что здесь такое, — прошептал он, подвигаясь ближе к Ахметке, чтобы было теплее. После сытной еды клонило ко сну.

— Это деньги. Клянусь, — ответил Ахметка. — Завтра пойдем на базар, купим себе новый ичиги, большой чурек и целый пуд сладкий конфет.

— Да, — мечтательно сказал Костя. — Если бы нам хватило денег добраться до фронта. Там бы мы каждый день кашу ели… и винтовки получили. Постреляли бы беляков и буржуев, штук по десять…

— Ей богу, хороший дело! — подхватил Ахметка. — Пусть только дадут винтовки. Много побьем шакалов. Дядя Абдулла говорил — бить надо их, спасать революц.

— Революцию, — поправил Костя.

После безуспешных попыток устроиться на работу у какого-нибудь доброго хозяина ребята приуныли.

Виновато улыбнувшись, Ахметка предложил Косте самим пойти в детдом, пожить немного там, скопить сухарей на дорогу, а потом бежать на фронт. Костя возражал: надо прежде разыскать Знаура. Ахметка согласился — нельзя покидать друга.

В этот день они поели только один раз, перед сном. Накормил все тот же маленький повар. Он имел свои соображения насчет ребят, говорил им о том, что деньги есть в каждом порядочном доме, надо только уметь их взять. Костя понял: повар хотел вовлечь их в какое-то воровское дело. «Нет, — думал он, — еще за решетку угодим. Не выйдет!..»

Надежды на сверток не оправдались. В нем оказались какие-то вражеские прокламации и фотокарточка — женщина в монашеской одежде. Поразмыслив, друзья решили поступить так: сделали «засаду» за оградой парка, бросили сверток прямо под ноги двум патрульным красноармейцам и дали стрекача. (Поймают — детдом).

Ночевали опять под лодкой.

— Завтра пойдем искать Знаура, — тихо говорил Костя. — Наверно, он уже в городе и живет-поживает у того проклятого деда, который угостил нас плеткой.

— И спит на мягком матраце из птичьих перьев, — добавил Ахметка. Потом еще с минуту он нашептывал злые ингушские слова по адресу всех осетинских пророков и святых.

Рассуждая так, Костя и Ахметка ошиблись: может быть в эту самую минуту их верный друг Знаур с кинжалом деда Габо на поясе пробирался ночью один по кремнистой тропе, чтобы разгадать тайну «индийского корня».

Дом коммерсанта Ираклия Спиридоновича Керакозова был одним из самых богатых на улице Лорис-Меликовской. До революции в нем не умолкал праздный шум. Из больших, открытых, сплошного стекла окон гремела музыка кавказского оркестра, лились аргентинские мелодии из новейшего граммофона, присланного из Америки компанией «Стэнли Крогс». Громыхая по мостовой, подъезжали к дому фаэтоны, английские коляски с мягкими сидениями, а иногда и автомобили. Особняк Керакозова представлял собой клуб «золотой молодежи» Владикавказа — праздноболтающихся отпрысков местной знати. Душой общества была сестра Ираклия Спиридоновича, Вероника Керакозова.

Теперь особняк безмолвствовал. На окнах появились тяжелые темно-малиновые шторы. Расписные, в восточном стиле, керамические полы покрылись мягкими коврами.

Здесь разместилась благотворительная миссия международной организации Красного Креста и Красного Полумесяца. В состав миссии входили представители великих держав, недавно установивших дипломатические отношения с молодой Советской республикой. Небольшой белый флаг с красным крестом и полумесяцем, склонившийся у главного и единственного подъезда с улицы, свидетельствовал о добрых намерениях иностранных гостей. Но увешанный до зубов оружием курд Мехти в высоченной косматой папахе, стоявший под этим флагом, всем своим видом утверждал обратное. На этом посту курда сменяли чеченец Закир и осетин Угалук — люди специально подобранные из расформированного горского полка царской охраны, как нейтральные, по просьбе главы миссии.

Размещение гостей в доме Керакозова, состав охраны и обслуживающего персонала — обусловлено специальным распоряжением Терского ревкома. Гости пользовались привилегиями дипломатического представительства. В миссии существовал так называемый консульский отдел, занимавшийся переучетом иностранных поданных.

В ревкоме решили, что самым подходящим распорядителем в доме может быть не кто иной, как сам хозяин дома, Керакозов, к тому же владеющий английским языком.

Всякий, кто переступал порог керакозовского особняка, сразу переносился в недалекое прошлое. Все напоминало о былом довольстве. Только в необычной тишине чувствовался траур по какой-то невозвратимой утрате.