Борис Шелепов - Их было трое

Мастерская была большая, предназначалась для работы с живой натурой. На полотнах Серова и его друзей виден был «почерк» учителя — тщательный, твердый рисунок и тонкая живопись.

— Вот-с, пожалуйста, — мягко говорил Павел Петрович, обращаясь к гостям. Они научились видеть модель в ее пластической природе, в ее трехмерности. Какое счастье иметь таких учеников!

— Как хорошо и ново! — почти шепотом произнес Хетагуров.

Тут были и высокая культура рисунка, и отличное знание перспективы, и своя манера строить — именно строить! — изображение. Пристальное внимание Коста приковали и рисунки Серова. Их тональный строй знаменовал отказ от многоцветной живописи.

В тональном строе Коста «нашел самого себя», как признавался он впоследствии Андукапару и ставропольскому учителю рисования Смирнову.

На занятиях в классе Чистякова Коста забывал решительно обо всем: о нужде, недоедании, о болях в ноге после тяжелой физической работы. Слушал, затаив дыхание. На его творения: «Нищих крестьянских детей», «Каменотеса», «Римского нищего», «Витовтовну, отнимающую у князя Василия Косого пояс, принадлежавший Дмитрию Донскому», — Коста не мог смотреть без волнения. Особенно запоминались «Крестьянские дети». Сколько в картине глубокого трагизма.

Хетагуров проникался все большим уважением к Павлу Петровичу. Да, правду говорил адъюнкт-профессор:

— Увидите мою картину — и поймете мой взгляд на жизнь, на людей, на искусство.

Картина Чистякова «Нищие крестьянские дети» была гневным обличением самодержавного строя России. Он глубоко понимал мастеров критического реализма, учил молодых художников находить реалистическую сущность в создании великих художников прошлого.

Постепенно Чистяков вводил питомцев в сложный лабиринт путей, которыми достигается истинное мастерство, и вместе с тем учил: «Художник должен уметь петь без нот…»

О законах перспективы Павел Петрович иногда говорил афоризмами, приводил удивительные примеры. А порой речь его была проста, как разговор с маленькими детьми.

— Всякое дело имеет начало, середину и конец. Рисование с неподвижных предметов подвластно этому же закону, его можно выразить так: постановка, пропорции, сходство.

Начинал он с азбуки, с первой задачи: изображение линии в пространстве.

Характерны требования Чистякова к передаче формы.

— Если художник пишет голову в профиль, он должен делать это так, чтобы чувствовались и невидимые ее части.

Коста восхищался: «Как спокойно, уверенно и легко он рушит палицей трехмерного перспективного изображения теорию плоскостного, силуэтного рисунка. Это не учитель, а воитель. Мое счастье, что попал к нему. Уеду в Осетию не с пустыми руками…»

Вместе с учениками-программистами Хетагуров ходил смотреть копии картин Верещагина. Они произвели потрясающее впечатление. Молодой художник и поэт видел в них жестокий приговор глашатаям войны, завоевателям-убийцам.

«Суровая правда — вот мой учитель!» — вспомнились слова Верещагина, гордого, непреклонного человека.

Эти слова стали путеводными для Коста. До конца своих дней он смело говорил людям правду, не боясь изгнания и цепей, встречая «грудью грудь насилия».

Как вольнослушатель Хетагуров не мог участвовать в конкурсе.

«Детей-каменщиков» — свою первую серьезную работу — он принес показать любимому учителю. Несколько дней картина стояла в частной мастерской Чистякова. В одно из воскресений, января Коста пришел за ней вместе с Андукапаром, уже вернувшимся в Петербург. Вошли тихо. Ученики-программисты рассматривали картину. Чистяков и профессор Вениаминов, улыбающийся курносый старичок в безупречно сшитом новом фраке, вели беседу.

— Павел Петрович, во взгляде твоей гибнущей Мессалины мы прочитали выражение человека, совершившего непоправимую, роковую ошибку… А что можно прочитать на лице этого осетинского мальчика-каменщика?

Профессор обращался к хозяину мастерской почти как ученик, хотя по своему званию был старше адъюнкта.

— Хорошее лицо, — ответил Чистяков. — Можно сразу понять, что кто-то подходит к мальчику, скорей всего, какой-нибудь любознательный путешественник. Маленький каменщик не смутился, не потупил взора — он полон достоинства трудового человека. И даже оборванный карапуз в шляпе стоит здесь, как хозяин положения. Обратите внимание на глаза собаки. Картина таит в себе внутреннюю силу… Орленок, пожалуй, полетит.

— Ну, дай бог, чтобы его не заключили в арестантскую или золотую клетку. Не скрыть ему острых верещагинских коготков.